Дж.

Нуша пришла на первую примерку и стояла, как новобранец, понуро глядя перед собой и раздумывая о своей жизни. Если бы ее деревенских подруг подвергли такому же испытанию, она бы подбодрила их улыбкой и вызывающим замечанием. Она была совершенно одна в незнакомом, чуждом для нее мире. Впрочем, это ее не пугало. Она заметила свое отражение в зеркале, представила, как бы на нее поглядела мать или девушки с фабрики, и густо покраснела. Шея и грудь пошли пятнами – не от стыда, а от того, что бы о ней сказали. Прежде она воображала себя женой, матерью или старухой на смертном одре, но никогда не предполагала, что окажется в центре внимания. Нуша знала, что поступает правильно – и не просто правильно, а ради великой, праведной цели. И все же, оказавшись главной героиней, она чувствовала себя преступницей. Ей не с кем было поделиться своими впечатлениями, некому рассказать, что с ней происходит. Она ощущала себя одинокой заговорщицей, злоумышленницей. Пока итальянка с мерной лентой диктовала размеры своей помощнице, записывающей цифры в бархатную книжечку, Нуша вспоминала о Принципе и Чабриновиче, томящихся в застенках богемской тюрьмы.

Дж. встречался с ней каждый день: сначала в саду Гёльдерлина, потом в магазинах, где покупал ей очередной предмет туалета. Каждый день Нуша относила новый сверток домой, в комнату рядом с оружейными складами, запирала дверь, разворачивала бумагу и прятала вещи в нижнем ящике буфета, который служил ей одновременно кладовой и гардеробом. На второй день она обнаружила в туфле пачку банкнот и не обиделась: это были не деньги, полученные от мужчины, а часть суммы, полагающейся Нуше за эту странную неделю, после чего ей придется вернуться на фабрику или искать новую работу. Ей так и не представилось случая выкрасть паспорт.

Продавцы и лавочники – ювелиры, перчаточники, сапожники, галантерейщики – ошеломленно обслуживали богатого итальянца и словенскую деваху-простушку («Она как ломовая лошадь», – говорили они), не задавая лишних вопросов. Некоторые пытались сообразить, что все-таки связывает эту парочку. Странные покупатели обращались друг к другу почтительно и чинно, разговаривали мало, смотрели друг на друга без ненависти, но и без любви. Между ними не было ни притворства, ни заигрываний проститутки с клиентом. Впрочем, близость их тоже не связывала; словенка не была ни женой, ни любовницей итальянца. Почему же он так старательно выбирал ей экстравагантные подарки? Почему она не выказывала ни благодарности, ни разочарования? Иногда она выглядела растерянной, но чаще всего исполняла все, что от нее требовалось, – терпеливо и с медлительной природной грацией. Лавочники пришли к двоякому выводу: либо словенка туповата, а итальянец каким-то загадочным образом пытается этим воспользоваться, либо итальянец не в себе, а она – его верная служанка.

* * *

Нуша со страхом и надеждой ожидала встречи с братом. Она хотела выведать его планы и как-то намекнуть, что раздобудет паспорт, хотя и опасалась, что Боян захочет узнать, почему она бросила работу и чем занимается.

Боян пришел к ней в пятницу вечером. Страхи оказались напрасны: он был так встревожен сложившейся политической ситуацией и неизбежностью военных действий, что не стал расспрашивать сестру и решил, что она по-прежнему работает на фабрике.

– Тебе надо есть поменьше, – заявил он. – Похудеть не помешает.

– Я летом мало ем, – возразила она.

– Империю разгромят, это неизбежно. А когда она развалится, в городах начнется голод.

– Ты когда во Францию уезжаешь?

– У нас еще не все готово. Надо подпольную сеть организовать.

– Но ты не уедешь до следующей недели?

– Я пока тебе ничего говорить не буду, но обещаю, что перед отъездом обязательно зайду попрощаться.

– Через неделю я смогу тебе помочь. Тебе будет безопаснее.

– Ты о чем?

– Увидишь.

Он вздохнул и посмотрел из окошка на верфь, где разгружали товарное судно. Люди казались крошечными, будто кнопки, а лошади с подводами на причале были не больше жуков.

Нуше очень хотелось подробнее объяснить брату, как она собирается ему помочь.

– Помнишь, в прошлое воскресенье, когда ты меня в саду отругал…

– Когда я застал тебя с этим мерзким Казановой? Помню, конечно. Именно этого мы и опасаемся: если итальянцы отберут Триест, то одна тирания сменится другой, которая будет хуже первой, потому что лишит нас шансов на свободу. Итальянцы будут хуже австрийцев.

– Ну, ты тогда еще мне кое-что показал…

Он продолжал хмуро смотреть в окно. Крошечные фигурки, снующие по причалу, усугубляли пессимизм Бояна.

– Если вспомнить, о какой Италии мечтал Мадзини, если вспомнить Гарибальди, а потом взглянуть, какой стала страна…

– В Париже ты обязательно увидишься с приятелем, – сказала Нуша, не зная, как подбодрить брата.

– Да, мы с Гасиновичем обязательно увидимся. Моя жизнь – как лебедь в тумане, летящий к далекому неугасимому свету. Это Гасинович написал.