Маргарита съела легкий ужин, а потом написала ответ, по возможности убедительный, понимая, что прислушиваться к ней они не станут. Она ничего не могла с собой поделать, мысли все время улетали далеко-далеко, к Лондону, однако она взяла себя в руки и уделила ответу серьезное внимание. В конце концов, это были ее родители, и меньшего они не заслуживали.
Когда она удалилась к себе в комнату, на подушке свежезастеленной постели ее ожидало письмо от Фауста. Она не понимала, как оно там оказалось, но факт его наличия обсуждению не подлежал. Общение затруднительно для тех, кто имеет много врагов и при этом не могут встречаться лично. Очевидно, агенты Вайклифа подкупили кого-то из ее слуг. Но едва ли стоило допытываться, кто это; вполне достаточно просто ознакомиться с этими еженедельными указаниями, которые нельзя доверить никому из своих подчиненных. Она взяла письмо и развернула его на постели, чтобы прочитать.
Настанет утро, и она сделает из этого одного послания кучу мелких, уберет одни слова, поставит вместо них другие и объяснит секретарше, какую записку какому из младших клерков следует передать. Эти послания Фауста были ее мясом и хлебом; она читала их крайне внимательно, добросовестно и не откладывая в долгий ящик.
Самый тонкий пакет - самый значительный для ее сердца, ведь он написан рукою Фауста, и она прибережет его до позднего вечера, когда вся работа будет сделана. Она разденется и, поднеся письмо к губам и с торжественным видом поцеловав (только игривое движение языка), сорвет печать.
Эти приложения были ее Библией. Они никогда не приводили Гретхен к чему-то неправильному. «Ты насладишься…» - писал он. Или: «Сначала ты почувствуешь себя необычно и неестественно, потом просто-напросто странно, но потом начнешь получать удовольствие». Так оно и было.
Она научилась безоговорочно доверять его советам. Он понимал ее совершенно. У нее не было от него секретов. Понимание Фауста было настолько всеохватным, настолько гармонично он воспринимал жизненную силу, которую называл
И никогда не ошибался.
Она вспомнила, как он впервые послал ее в объятия другого мужчины. Переживаемые ею страх, чувство вины, антипатия вкупе с плотским возбуждением были сравнимы с теми, какие она ощущала в ту самую священную ночь, когда сама пришла к Фаусту. Какую робость она ощущала и какой восторг! Как это волновало ее кровь!
Теперь же она повиновалась этим указаниям без колебания, не признавая над собой никакого повелителя и никакой власти, кроме Фауста, и не станет слушаться никого, кроме него одного. Время от времени она задумывалась о правильности того, что он от нее требовал, однако всегда отбрасывала все сомнения прочь. Он понимал больше, чем она когда-нибудь будет понимать. Но там, где понимания ей не хватало, даже без надежды на его достижение, это компенсировалось ее полнейшим послушанием. Никогда не было большей покорности мужчине, чем у Гретхен. Не бывало ни одной женщины, настолько полностью добровольно подчиненной, как она.
- Но зачем мне переодеваться? - возражала Анна Эммельц. - На мне и без того весьма достойное платье.
- Мне так угодно, - ответила Гретхен.
Она отвела секретаршу в комнату, где на кровати уже лежали платье, шляпка, чулки и нижнее белье. Закрыла дверь и заблокировала ее стулом.
- Я… я при вас стесняюсь.
- Почему? - удивленная Гретхен оглядела саму себя. - Здесь не может быть ничего такого, чего я не вижу каждый день.
Издав недовольный возглас, маленькая женщина стала рваться наружу, и Гретхен, смеясь, выпустила ее в вестибюль. В этот момент хлопнула дверь и громко лязгнул запертый засов.
Они втроем вышли из дверей дома и двинулись по дорожке, ведущей к дендрарию. От легкого ветерка нижние юбки Анны колыхались весьма соблазнительно. Чженский держался очень натянуто и официально. Он ни разу даже не взглянул на секретаршу.
- Я должен объяснить вам военную ситуацию на восточных границах, - начал он, - и стратегическое значение силезских каменноугольных бассейнов.