Джек-потрошитель с Крещатика

— А если здесь нарисован какой-то конкретный киевский дом? С конкретной проблемой, — младшая из Трех Киевиц Маша Ковалева склонилась над полотном, рассматривая массивный дом, повернутый к смотрящим покоем.

Увы, никаких характерных деталей вроде лепнины или узора решеток не обнаружилось. Дом был лишь слегка прорисован, хотя это не мешало ему казаться очень реальным и, пожалуй, очень уютным, добротным, окутанным нежнейшим весенним солнцем. Перед ним зеленел идиллический парк с широкой желтоватой дорожкой. Одно дерево цвело белым цветом, остальные уже облачились в пышные волны зелени. Май. Раннее утро, поскольку вокруг нет людей. Или случайное тихое мгновение… И почему-то подумалось: вот сейчас на дороге появятся девочки с бантами, расчертят классики и примутся прыгать на одной ножке.

Если это картина c пейзажем-убийцей — пред ними, прислонившись к стене, стоял самый миловидный из всех убийц!

— Вряд ли мы сможем отыскать этот дом, — сказала Катя. — На картине никаких опознавательных знаков. Видно, что «сталинка». Но их в Киеве сотни. Я, например, в детстве жила в очень похожей. А скамейки, деревья — не примета. Картина старая. Сквера рядом наверняка давно нет… Подписи на картине — нет тоже. Только надпись «9 мая». Может, это макет праздничной открытки? Жалко, художник неизвестен, зацепиться практически не за что. Разве что… — Катя помолчала. — Разве 9-го бывает так много листвы? Деревья, кусты, все зеленое. Или весна в том году была чересчур ранней? — Катя вздохнула, невольно вспомнив о наболевшем, поморщилась и машинально стерла с лица давно смытую сажу. — Я отправила своего секретаря по адресам первых двух покупателей, Женя у меня мальчик въедливый, может, и вытащит интересный фактаж.

— Я не чувствую от нее никакой угрозы. — Маша распрямилась, закончив осмотр картины.

— Я тоже, — сказала Чуб. — Ее можно взять и перенести на открытку. И написать снизу «С майскими праздниками!».

— А мне она кажется грустной, — сказала Катя.

— Что же в ней грустного? — удивилась Чуб. — Типичный совок-позитив. Вы вообще замечали, что на советских открытках все были счастливы? Все фильмы в СССР были о том, как радостно жить. И все картины, плакаты… Песни — вообще, я только начинаю их петь, как настроении само поднимается. А ведь человек такое существо интересное, из него можно любую эмоцию извлечь — патриотизм, цинизм — главное накрутить его правильно, правильные чувства наружу тащить. А СССР это как бы сплошной, тотальный групповой тренинг по позитивному мышлению: с утра до вечера тебе рассказывают, как тебе классно жить, как хорошо… и ты веришь, и тебе сразу классно — реально классно… даже если это вранье. Интересно, люди в то время действительно были счастливее нас?

— Особенно в лагерях. Ладно, я сама отвезу картину Базову, — завершила беседу Катерина.

— И кем ты представишься?

— Самой собой, Катериной Дображанской. Скажу, что увидела сегодня в салоне картину, хочу купить. Попрошу продать. Расспрошу. Дальше по обстоятельствам. Надеюсь, не убью его, случайно чихнув, — мрачно пошутила она. — Маша, напомни мне то свое заклятье… Ну то, что заставляет любого обрадоваться тебе как родному.

— Сейчас, — младшая из Киевиц набросала несколько слов на бумаге и протянула Катерине Михайловне. — Я могу тебе еще чем-то помочь?

— Нет нужды. Дарья права, это не дело для Трех Киевиц, а исключительно моя личная услуга Арнольдовичу. Созвонимся. Или встретимся часа через два здесь, в Башне.

Ровно через два часа, открыв двери Башни Киевиц, Маша и Даша услышали непрерывную трель Катиного мобильного. Не умолкая, он наигрывал неизвестную им песню:

Налево ловушка, направо провал,

Упал, сохранился и снова упал[9]…

Картина стояла на том же месте, прислоненная к стене.

Катерина Михайловна Дображанская лежала на диване без движенья, прикрыв глаза — ее застывшее лицо было повернуто к проклятому полотну в деревянной раме.

И нечто безжизненное, восковое в этом ставшем почти бесцветным, почти некрасивым лице сразу не понравилось двум Киевицам.

— Катя, Катя, — безжалостно затормошила ее подскочившая Даша. Та не реагировала. Телефон все звонил: «Упал, сохранился и снова упал…»

Маша бросилась к старшей из Трех и с облегчением нащупала пульс на ее шее.

Даша поднесла к губам Дображанской зеркальный экран своего телефона, подтвердившего, что Катя все еще жива. Ее дыхание было еле заметным, но все-таки было — экран затуманился легкой дымкой:

— Что с ней такое… почему она не просыпается?

— Ничего, сейчас мы это исправим. Воскрешали из мертвых, воскресим и из полумертвых, — Маша Ковалева улыбнулась. Она давно не видела в смерти непоправимой беды. Да и ставить на ноги Катю, умудрившуюся провалиться одной ногой в могилу, было для нее не впервой.

Младшая из Киевиц опустилась на колени перед диваном, подняла руки, зашептала привычные слова воскрешения:

— Ты, пришедший на эту землю…

Даша Чуб нетерпеливо присела на ручку кресла.