Джереми Полдарк

Через открытое окно залетела муха и весьма энергично обследовала комнату. Банкир толкнул гроссбух вдоль конторки, и Росс поставил подпись под последней записью своего счета.

— Я беспокоюсь о том, — произнес он, — чтобы обеспечить определенные средства для жены. Я не смотрю на эти слушания пессимистично, но в самообмане тоже нет ничего хорошего.
Он поднял обманчиво сонные глаза, и в них снова промелькнула ирония.

— Есть много способов, которыми закон может лишить ее моей поддержки, так что если Демельза до времени станет вдовой или соломенной вдовой, я получил бы успокоение, зная о том, что она не останется бездомной.

— Думаю, в этом вы можете быть уверены, — тихо ответил банкир. — Ваши движимые активы покроют второй заём. Если их не хватит, я выплачу разницу.

Они снова вернулись в личный кабинет.
— Вам не повезло быть моим другом, — сказал Росс.

— В-вовсе нет.

— У меня хорошая память — если закон позволит мне ее сохранить.

— Уверен, что позволит, — в некотором смущении, поскольку разговор, похоже, начинал затрагивать чувства, Паско сменил тон. — Есть кое-что, что я д-должен вам сказать, Полдарк, хотя это еще и не достояние общественности. Я расширяю своё дело и приглашаю в него партнеров.

Росс наполнил свой бокал. Для него это не было хорошими новостями, ведь сейчас он зависел от доброго отношения банкира, но он этого не показал.

— Серьезный шаг, но вы, разумеется, предприняли его не без причины.

— Разумеется. Полагаю, у меня есть веская причина. Конечно, когда мой отец начал вести счета, всё было по-другому. Тридцать лет назад это было простым и незатейливым делом, и первые векселя мы выпустили только после моей женитьбы. У нас всегда была хорошая р-репутация, и до сей поры мы пользовались таким доверием, что не было нужды в сложной системе финансирования. Но всё меняется, и мы должны идти в ногу со временем. В наши дни банк несет совсем д-другую ответственность и должен выдержать большее напряжение, чем может вынести на своих плечах один-единственный представитель семейного дела.

— Кем будут ваши новые партнеры?

— Сент-Обин Тресайз, вы с ним знакомы. У него есть деньги, престиж и обширные интересы. Второй — Эннери, стряпчий. Приятный человек. Третий — Спрай.

— Его я не знаю.

— Он из Кам-ту-Гуда. Квакер. Я буду старшим партнером, и мы будем называться банком «П-паско, Тресайз, Эннери и Спрай». Думаю, обед уже готов. Вам плеснуть еще каплю бренди напоследок?

— Благодарю.

Когда они вместе подошли к лестнице, ведущей в гостиную, Паско добавил:

— Вообще-то это события прошлой осени привели меня к такому решению.

— Вы говорите о крахе «Карнморской медной компании»?

— Да... Без сомнений, когда вы вели эту борьбу в центре арены, вы ощущали давление враждебных интересов, других медных компаний и вовлеченных в дело банков, это очевидно. Но сидя здесь... вы же знаете, я почти не выхожу, сидя здесь, в этом тихом банке, но зная обо всем, я тоже испытывал едва заметное д-давление.

— И также враждебное.

— И также враждебное. Как вам известно, я не имел прямых интересов в медной компании. Это не мой род интересов — как хранитель чужих денег, я не позволяю спекулятивных рисков. Но я понимал, что раз даже это меня затронуло, я бы не был достаточно силен, не смог бы выдержать напряжения, если бы действительно был вовлечен. Кредит — это вещь непредсказуемая, подвижная, как ртуть. Его нельзя запереть в сейф. Его можно лишь выдать, и как только вы это сделали, то уже в шаге от убытков. Прошлой осенью я понял, что дни, когда банком владел один человек, закончились. Это меня встревожило, шокировало, выбило из удобной колеи, в к-которой я пребывал многие годы. Весь этот год я размышлял об укрупнении.

Они направились к лестнице, чтобы подняться в столовую.

Глава четвертая

Фрэнсис добрался до дома уже после шести. Всю дорогу он ехал на самом ветру, полдюжины раз принимался проливной дождь, иногда и с градом, падая лошади на голову и ему на плащ, рассекая лицо под едва держащейся шляпой, щекоча шею и промочив бриджи над высокими кожаными сапогами.

Дважды Фрэнсис чуть не вывалился из седла, когда лошадь поскальзывалась в наполненных грязью рытвинах глубиной по лодыжку. Так что он был не в настроении.

Табб, последний из двух оставшихся слуг, подошел принять лошадь и что-то начал говорить, но порыв ветра и очередной поток дождя отнес слова прочь, и Фрэнсис пошел в дом.

В эти дни дом был молчалив, уже появились признаки бедности и запустения: непогода и соленый воздух плохо сказываются на делах рук человеческих, так что на потолке чудесного зала остались влажные разводы, пахло затхлостью. Портреты Полдарков и Тренвитов холодно взирали на редко посещаемую комнату.

Фрэнсис тяжело протопал по лестнице, намереваясь переодеться наверху, но дверь зимней гостиной оказалась открыта, и в зал вприпрыжку влетел Джеффри Чарльз.

— Папочка! Папочка! Здесь дядюшка Джордж, он принес мне игрушечную лошадку! Такую чудесную! Гнедую, с карими глазами и со стременами, куда я могу просунуть ноги!