Джихад по-русски

Я нашёл беседку, в которой из поколения в поколение местные мужики резались в домино. Однако сегодня там было тихо. За обшарпанным столиком сидели два алканавта бомжарского вида, причём один уронил голову на газету с очистками от воблы и спал, а второй молча тянул пиво из бутылки и курил. Оба неопределённого возраста, небритые, грязные, одеты чёрт знает во что.

Я хотел было пройти мимо, однако тот, что курил, окликнул меня:

– Эй, мужик, дай двадцарик на пивко. Трубы горят, хоть стреляйся.

Я остановился, внимательно вгляделся в этого типа. Что-то неуловимо знакомое мелькнуло в его пропитой физиономии. И вдруг меня осенило.

– Колька! Евсей!

– Для кого Колька, а для кого Николай Александрович. А ты кто такой будешь?

– Ты что, не узнал меня? Это же я, Ванька Рукавицын!

– Какой такой Рукавицын? Не знаю никакого Рукавицына.

– Да ты вспомни, Евсей! Мы ж с тобой в одном классе целых десять лет штаны протирали.

Мужик сделал длинный глоток из бутылки, потом смачно рыгнул.

– Врёшь, мужик, Рукавицын в Чечне сгинул.

– Никуда я не сгинул. Живой я, понимаешь.

– А вот мы сейчас проверим. Как звали нашу англичанку?

Я призадумался.

– Раиса Ивановна, – вспомнил я.

– А кликуха?

– Пирамида.

– Верно толкуешь, братан. Ну здравствуй, Ванюха. – Он встал, схватил мою пятерню и крепко пожал. А силёнкой-то Бог его не обидел! – А я ведь и правда думал, что звиздец тебе в Чечне настал. Какой-то козёл вякнул, будто ты на «чеховской» мине подорвался.

– Так ведь и подорвался. Но живой же! А ты, я слышал, тоже в той мясорубке побывал?

– Ну побывал, а тебе чего?

– Не груби, Евсей. По контракту?

– По нему самому. Слышь, Вано, давай тему закроем. Дерьмо всё это.

– Дерьмо. Только никуда ты от этого дерьма не денешься. И из памяти не вычеркнешь.

– Я вычеркнул.

– Водкой?

– Слушай, Рукавица, если ты мне мораль приехал читать, то пошёл на хрен. Как-нибудь без таких умников проживу.

– Ты на кого злишься, Колян? На меня? Так я из такого же теста, как и ты. На себя? На жизнь?

– Хочешь, чтобы я тебе врезал? Я могу.

Я махнул рукой. Вынул пару сигарет, одну протянул ему. Он взял. Мы закурили.

– Хреново выглядишь, Евсей.

– А ты чё, врач, что ли?

– Пьёшь-то зачем? Что, память в водке думаешь утопить? Не поможет, я пробовал.

– Пью, потому что хочу. Потому что свихнусь, если пить не буду.

– Дешёвые отмазки, Колян.

– Дешёвые, говоришь? – Он сжал свои кулачищи и двинулся на меня. – А как, скажи, жить, когда перед глазами всё время пацаны мои стоят, которых я на бойню послал? Знал ведь, что на смерть посылаю, а послал. И ведь ни один не вернулся, слышишь! Ни один! А знаешь, почему? Потому, что те подонки, что всё это дерьмо замесил, всех нас продали – и тебя, и меня, и тех пацанов, что навсегда там остались, и всю эту грёбаную войну.

– Знаю, – тихо, но отчётливо сказал я. – Только не стоят они, эти подонки, того, чтобы жизнь свою из-за них гробить.

– Не стоят. Но я по-другому не могу, – глухо отозвался Колян. – Пить будешь?

Я мотнул головой.

– А я выпью, – сказал он и вынул из кармана бутыль с какой-то розовой жидкостью. Хлебнул прямо из горла, в три глотка опорожнив её всю. До меня донёсся резкий запах какого-то синтетического пойла. Потом кинул в рот горсть каких-то таблеток.

– Это ещё зачем? – спросил я, нахмурившись.

– Активированный уголь. Иначе коньки отбросишь.

– А что это за бормота?

– Не знаю. Но забирает по-чёрному. Мы её на «химии» берём.

– Подохнуть не боишься?

– Не боюсь. Потому никак и не подохну. Может, тяпнешь?

– Нет, уволь, мне ещё жить охота. И как же вы её оттуда таскаете? Там же закрытый объект. Забор, сигнализация, колючая проволока и всё такое прочее.

– А про наш ход забыл? Помнишь, как пацанами мы по нему на «химию» лазали, как там в десантников играли?

– Помню.

– И я запомнил. Потому, наверное, и в десантуру пошёл.

Он снова помрачнел.

Я вспомнил. Вспомнил про наш ход, который вёл на территорию института. Начинался он в глубоком овраге, метрах в двухстах от периметра «химии», и заканчивался в одном из складских помещений, в котором хранилось множество различных химикатов. Мы, пацаны, обнаружили этот подземный ход в густых зарослях крапивы, буйно разросшейся на дне оврага. Вход был крохотным, узким, его едва хватало, чтобы протиснуться гибкому ребёнку, зато внутри ход превращался в настоящий тоннель. Прямой, как стрела, забетонированный, с вентиляционными вытяжками, он напоминал тоннель метро. Тогда мы, естественно, не задумывались, откуда он здесь взялся. Тайком пробирались на «химию», представляя, что находимся на вражеской территории, иногда таскали оттуда химикаты и мастерили из них «бомбочки», которые, естественно, не взрывались. Однажды, когда мы пытались сделать «царскую водку», серной кислотой одному из нас сожгло руки, он попал в больницу, однако на пристрастные вопросы взрослых ни сам пострадавший, ни мы, его друзья, ни словом не обмолвились, откуда у нас взялся этот реактив. Так никто и не узнал про подземный ход, а потом, когда мы повзрослели, и сами о нём забыли.

Зазвонил мобильник. Это была Наташка.

– Ванечка, следователь звонил. Просит срочно явиться к нему.

– О’кей, еду.