Джокер

А в гостиной дверь нараспашку и я, задыхаясь, падаю на колени от увиденного. Слезы по щекам градом катятся…

— А как же я… как же я, Костяяя? У меня нет никого больше. У НАС нет никого. Меня только ты и держишь…

ЭПИЛОГ

Я смотрела на него из окна нашей спальни. Одинокая фигура на берегу моря. Волны вздымаются, пенятся, а он стоит там один, расставив ноги, стиснув руки в кулаки. Ветер треплет его волосы, и мне хочется точно так же погрузить в них пальцы и ласкать. Часами перебирать жесткие пряди, наслаждаясь нашим счастьем. Смотрю на него, а у меня внутри все сжимается, скручивается в тугой комок, осадком горьким. Только я знаю, чего стоит каждый день этого нашего счастья. Каждый, как последний и единственный, и постоянный ужас, что могу его потерять. Но он слишком сильный, чтобы проиграть. Такой сильный, что иногда мне кажется, он выкован из стали, и в то же время только я знаю, что под этой сталью кипит. Какая зверская война на выживание.

Война бесконечная с его демонами. Они там, внутри притаились и ждут своего часа. Грызут его, подтачивают, обгладывают ему нервы, и он держится изо всех сил. Ради меня. В постоянном напряжении, сжимая в руках цепи, не давая им рвануть звенья. Он слышит их рычание, они царапают его грязными когтями, и он кровоточит изо дня в день, истекает кровью и не сдается.

Мы с Костей уехали в другой город. Там, где никто не знал его и меня. Маму к Антону Евсеевичу отвезли. Она так и не пришла в себя после смерти мужа и сына. Похоронила я их все — таки вместе. Пусть на том свете сводят с ума друг друга или наконец-то обретут покой. Я не судья никому из них. Пусть их судит кто-то свыше, если он есть.

Костя лечился. Настойчиво, маниакально, как и все, что он вообще делал в этой жизни. Он не умел иначе. Никогда наполовину. Врач заставлял проходить курс за курсом, принимать лекарства. Иногда неделями лежать в клинике. Костя хотел быть нормальным… ради меня и нашей девочки. Мой упрямец. К цели, стиснув челюсти и пальцы. Я иногда смотрела ему в глаза и боль впитывала каждой порой. Адскую, невыносимую боль от которой у него на белках красные прожилки выступали. Представляла, через что он прошел, и по телу пробегали волны дрожи. Кончики пальцев холодели. Жутко становилось от одной мысли, что однажды он может не выдержать и проиграть эту войну.

Никому и не снился этот Ад. Его жуткие крики по ночам. Содранные до мяса ногти. Он кричит от очередного кошмара, а я сжимаю его плечи и тоже кричу. Молча. Беззвучно. Потому что нельзя ломаться. Я должна быть сильной рядом с ним.

А потом целую его лицо, хаотично, лихорадочно.

"Посмотри на меня. Дааа, вот так. Смотри мне в глаза. Скоро, любимый. Скоро станет легче. Это пройдет. Потерпи. Ради меня. Пожалуйста. Ты сильнее его. Ты намного сильнее. Ты НАСТОЯЩИЙ".

"Друг для друга с ума сойдем.

Поцелуй, ведь без тебя мне не справиться…

Дышать тобой мне бесконечно хочется,

И мой огонь, он никогда не кончится.

Держи меня мне без тебя не справиться…"

©Аlеksееv — "Океанами стали"

И он кивает, впивается в меня скрюченными руками, головой к животу прижимается, а я глажу его спутанные волосы и чувствую, как он дрожит. Мы оба не знаем, как долго сможем это сдерживать. Его монстра на короткой цепи. Настоящего, непридуманного. Люди боятся чудовищ под кроватью, эфемерных маньяков в подворотнях, призраков, а мы знали, кого боимся. И он был настоящим. У него даже было имя, которое мы больше не произносили вслух. Врач сказал, чтобы я называла мужа настоящим именем. Чтобы Костя идентифицировал себя только с собой, а не с кем-то еще. Но все же тот, другой приходил… Изматывая нас обоих. Заставляя меня истекать холодным потом и ждать… ждать самого ужасного.

Мы научились даже шутить над этим, хотя нам и не было смешно. Теперь нам было страшно… а еще появлялось то самое отчаяние, что ничего не получится. Что все напрасно. Но все же мы смеялись, иначе можно было сойти с ума. Бывало, Костя сажал меня к себе на колени и серьезно глядя в глаза говорил:

"— Если вернется Гордеев, и ты с ним…

— Я не с ним, а с тобой. Гордеев меня больше не получит.

— Я убью вас обоих.

— Убей нас обоих.

— Не страшно?

— Нет. Потому что я сказала, что Гордееву ничего не светит. И скоро он перестанет приходить.

— Смотри мне.

— Ревнивый монстр".

Гордеев и правда перестал со временем приходить… как и Джокер. Его становилось все меньше и меньше. Врач говорил, что пока Костя остается сам собой, он не опасен. И это хороший знак. Это ремиссия, которой мы все и добивались.

А я полюбила его настоящее имя. Каждую букву. Теперь это был действительно он. Мой любимый. Обнаженный до костей. Без единой маски. Даже без кожного покрова. Раскрытый и беззащитный передо мной, как и я перед ним. И я видела этот радостный блеск в его глазах, когда выгибалась под ним в экстазе и кричала его имя… Когда звала его или писала это имя в смсках.