Джокер и Палач

Он еще не знал тогда, что отец не вещает прописные истины и не наколдовывает ему счастливое будущее, а просто мечтает вслух. И мечты у него — самые обыкновенные, те, что у всех поживших и побитых жизнью людей припасены уже не для себя, а для своих детей. И если бы кто-то сказал это маленькому Гринни или, хуже того, показал бы ему то, что ждет его на самом деле, он бы кинулся на такого человека, сжав маленькие детские кулачки.

— А потом? Что будет потом? — спросил он у отца.

И взрослый Гринни, смотревший этот сон, задумался: а мог ли он — еще совсем маленький в ту пору — задавать такие сложные вопросы.

— А потом ты встретишь красивую и честную девушку, — горьковато усмехнулся отец. — Такую, какой была твоя мать, когда мы только познакомились. И вы поженитесь. И у тебя будет карапуз — такой, как ты теперь... И ты будешь вот так же с ним гулять возле моря...

— А потом? — спросил маленький Гринни.

— Потом у вас, наверное, будут внуки...

— А потом?

Отец замолчал, сбоку заглядывая в полные любопытства глаза Гринни.

— Смотри, — сказал он вдруг, указывая на песок под ногами. — Вот.

Он сделал шаг, и ботинок его — тяжелый солдатский ботинок с рифленой подошвой, так и не стершейся с годами, впечатался в песок.

— И снова — вот... — сказал отец и сделал еще шаг. — Смотри. Это называется след. Каждый человек оставляет свои следы. И ты тоже. Посмотри.

И Гринни, глядя себе под ноги, тоже шагнул два раза — «вот и вот»... Следы его детских туфелек тоже, хотя и не так четко, как следы отца, отпечатались на песке. Почему-то это показалось ему замечательным.

— Каждый человек, — объяснил ему отец, — оставляет по себе следы. Целую цепочку следов. И они останутся, даже когда человека не станет. Как мама. Ведь ты чувствуешь ее следы?

— Да, — ответил Гринни. — Я их чувствую.

Он не просто вторил отцу. Он говорил правду.

— И мама всегда будет немножко с нами, — сказал отец. — Потому что следы — это немножко и сам человек.

И сердце маленького Гринни наполнилось каким-то горьким счастьем. Он огляделся вокруг. Совсем другими были теперь для него океан, и песчаный берег, и лес вдалеке, и белая башенка маяка, и небо высоко над ними. Его вдруг охватил страх упасть, провалиться в эту голубую бездну, и он сильнее сжал руку отца.

Но его ручонка неожиданно схватила пустоту. Нет, не неожиданно. Он все время боялся, что такое рано или поздно случится с ним, и с подступающей к сердцу тоской ждал этого. Ему казалось, что целую вечность ждал. Только не признавался себе в этом.

Гринни испуганно обвел взглядом сразу ставший чужим мир вокруг себя. Отца не было нигде. Ледяной ветер пронял его до костей. Как-то сразу, как это бывает во сне, он понял, что со ставшего вдруг серым неба за воротник ему моросит унылый дождик — мелкий и холодный. Мгла затянула горизонт, и в этой мгле утонули лес и башенка маяка. Острое чувство одиночества заполнило его душу.

«Следы, — сказал Гринни себе. — От нас ведь должны остаться следы. От отца и от меня...» Там, во сне, это обстоятельство казалось ему очень важным.

Он обернулся, ища взглядом цепочку следов, которая должна была тянуться за ним. Но песок был чист до самого мглистого горизонта. И не было этой цепочки. Не было никаких следов. Должно быть, смыло волной. Но Гринни знал, что дело не в этом.

Горькая, жгучая тоска хлынула в сердце Гринни. Тоска по несбывшимся надеждам того маленького мальчишки, который так верил своему отцу. И еще — острое чувство собственной вины за то, что это он виноват, что обещания отца не сбылись...

Гринни проснулся, сохранив эту горечь в себе. Вокруг царил сизый сумрак неосвещенной камеры. Тишину нарушал только легкий гул вентиляции да посапывание остальных трех его сокамерников. Глубокий сон сморил их. В воздухе еще сохранился легкий запах острых специй, к которому примешивался гораздо более ощутимый запах винного перегара. Гринни тихонько поднялся и подошел к забранному стеклоблоками окну. Сквозь неровное стекло невозможно было рассмотреть окружающее, но ощутимо угадывалось, что там, снаружи, близится утро...

То утро, когда почти незнакомый Гринни Дмитрий Шаленый по кличке Шишел-Мышел, возвращался в город, чтобы стать участником очередного акта того странного спектакля, который разыгрывали в декорациях Семи Городов Джокер, Палач, Коннетабль и еще полдюжины персонажей, никак не похожих друг на друга.

* * *

Уже на подъезде к городским окраинам сэр Кьянти заметил сам и показал товарищам вздымающийся высоко в небо столб черного дыма где-то в самом центре города. Дождь только-только закончился, очищенный им воздух был свеж и неподвижен, так что дымный столб был прям и причудлив, как античная колонна.

— Включите-ка сводку новостей, — с тревогой в голосе попросил сэр Токвиль. — Что это там горит?