Джокер в пустой колоде

– Я сразу сказал дежурному, что Костя в командировке, – обернулся к Калошину Доронин, – Правильно? Подумал, что все равно ведь придется в К*** ехать. – Чувствовалось, что Василий побаивался за принятое самостоятельно решение, но майор его успокоил:

– Правильно, лейтенант, правильно. Пусть едет. Народу здесь пока достаточно.

***

Возле последнего дома на улице Озерной их поджидала худая высокая женщина с бледным лицом и трясущимися руками. Она поздоровалась с мужчинами и, махнув рукой на свой дом, сказала:

– Девушки там. Я дала им валерьянки. Пусть немного придут в себя. Правильно?

– Да, да, конечно! – Калошин успокаивающе дотронулся до руки женщины. –Вам бы тоже неплохо что-нибудь выпить. И девушек пока никуда не отпускайте. Скажите, как нам проехать на озеро?

– Ваши ребята на мотоцикле туда уехали, мой муж вызвался их проводить. А вот на машине не проедете. Да здесь недалеко. Я вам покажу тропинку. По ней и выйдете прямо к озеру. – Она пошла вперед. Мужчины двинулись за ней.

На поляне бестолково суетились двое молодых ребят в милицейской форме. Возле потухшего костра на бревнышке сидел угрюмого вида мужик, курил самосад и глухо покашливал. Возле него неподалеку, обхватив себя за голову скрещенными руками, на корточках сидел молодой крепкий парень. Он тихонько постанывал и при этом раскачивался взад-вперед. Калошин кивнул Гулько:

– Валерий Иванович, займись парнем. Он, видимо, не в себе. Накапай ему чего-нибудь, что ли. НЗ с собой? – и похлопал себя по внутреннему карману на груди. Оперативники частенько держали там во фляжках на всякий случай спирт, – привычка эта осталась с войны и не раз спасала в трудную минуту, особенно когда приходилось иметь дело со смертью. – Нам надо будет еще допросить его, он, по-видимому, из этих ребят, – и махнул рукой на палатку.

Гулько направился к Петру, оперативники же пошли к камышам, куда указал им один из милиционеров. Второй стоял за палаткой, видно было, что он с трудом владеет собой – лицо его было землисто-серое, и временами он наклонялся к земле, скрученный очередным приступом тошноты. Калошин посмотрел на него снисходительно и обратился к сержанту, который шел вместе с оперативниками к камышам:

– Ты-то, как? Помощи от тебя ждать, или тоже? – он кивнул в сторону страдающего парня.

– Да нет, товарищ майор, у меня с этим все нормально, хотя картина ужасающая, – начал было он, но Калошин уже шагнул в просвет между камышами и, как будто споткнувшись, резко остановился. В какой-то миг ему показалось, что наступила вдруг темнота, горло сдавило от вида представшей глазам картины. Сзади на него налетел Доронин, и майор услышал, как тот чертыхнулся: тоненькая фигурка лежала на траве, ноги ее в маленьких, почти детских ботиночках, доставали до кромки воды, и старенькие шаровары промокли почти до колен от плескающихся небольших волн. Если бы не страшная рана на тоненькой шейке девчушки, и не залитая кровью трава… Казалось, будто сломанная кукла за ненадобностью была выброшена на берег, сломанная навсегда, навечно. Грудь майора сдавила боль – ма ждала такая же молоденькая дочка, и она вдруг могла стать жертвой чудовища, сломавшего еще не успевшую начаться жизнь. Доронин тоже был очень бледен – не каждый день увидишь такое. И хоть не раз встречали эти мужчины на своем пути смерть, но такой неправдоподобной видеть еще не приходилось. В основном были застреленные, зарезанные урки, иногда женщины, забитые до смерти своими мужьями по пьянке, от ревности или от безысходности послевоенного бытия, особенно, если фронтовики возвращались инвалидами физическими, и многие из них от этого становилисьморально сломанными. Или же лезли сами в петлю. Но то, что видели сейчас здоровые мужики, выбивало из колеи и лишало сил. Но работа есть работа, и надо брать себя в руки и делать свое дело, чтобы найти эту мразь.

– Сержант, – Калошин повернулся к милиционеру, – кто еще? Где?

Парень молча показал на заросли камышей, растущих дальше метрах в двух от того места, где стояли оперативники.

Картина, представшая их глазам, была столь же шокирующей и безобразной в своей жестокости, как и увиденная прежде. Так же невыносимо больно было смотреть на распростертое тело молодого человека. Лежал он лицом вниз, но было сразу понятно, что его горло перерезано таким же образом, что и у девушки.

Подошел Гулько. Наклонился к телу юноши, тяжело вздохнул:

– Ну, Евсеич, думаю, ты сам понимаешь – раны аналогичны вчерашним у собаки. Чем разрезано – пока не скажу. Вчерашние мои попытки что-то определить, не увенчались успехом. Может быть, с медициной вместе сможем ответить на этот вопрос. Кровищи здесь не меряно, как и у девушки. Да, бедные дети! И за что же их так? Зверство какое-то! Посмотрим, что у нас со следами, – Гулько принялся за свою работу, достал фотоаппарат и, поворачивая его и так, и эдак, защелкал кнопками.