Джон Баррингтон Каулз

И решил не ложиться, а дождаться его возвращения. Подбросил угля в камин, снял с полки какой-то роман... Вскоре, однако, я отложил книгу: собственные мысли, треножные и гнетущие, занимали меня куда больше. Двенадцать, половина первого, Каулза все нет. Наконец уже около часа ночи с улицы донеслись шаги, потом раздался стук в дверь. Я удивился: мой друг никогда не выходил без ключей. Поспешив вниз, я распахнул дверь и понял, что сбылись мои худшие опасения. Баррингтон Каулз стоял, прислонясь к перилам лестницы, низко опустив голову - в полнейшем, бездонном отчаянии. Переступая порог, он пошатнулся и упал бы, не обхвати я его за плечи. Так, одной рукой поддерживая друга, сжимая фонарь в другой, я довел Каулза до нашей гостиной. Он молча повалился на кушетку. Здесь было светлее, чем на лестнице, и, взглянув на друга, я ужаснулся разительной перемене, происшедшей с ним за эти часы. Лицо, даже губы мертвенно бледные, щеки и лоб в липком поту, взгляд блуждает - короче, другой человек! Он словно пережил какое-то страшное потрясение, глубоко поколебавшее самые глубины его разума и чувств.

- Милый друг, что случилось? - отважился я нарушить молчание. Надеюсь, ничего ужасного? Ты здоров?

- Бренди! - выдохнул он наконец. - Налей мне бренди!

Не успел я достать графин, он выхватил его трясущейся рукой и плеснул себе в стакан чуть не половину. Обыкновенно он был весьма воздержан, но сейчас выпил бренди залпом, не разбавляя. Похоже, спиртное придало ему сил, щеки слегка порозовели. Каулз приподнялся на локте.

- Свадьбы не будет, - сказал он с нарочитым спокойствием. Впрочем, голос его заметно дрожал. - Все кончено.

- Ну и не грусти! - попытался я ободрить его. - У тебя вся жизнь впереди. А что, собственно, случилось?

- Что случилось? - простонал он, закрывая лицо руками. - Боб, ты не поверишь. Это слишком страшно, слишком ужасно... немыслимо... непостижимо... - Он горестно замотал головой. - Ох, Кейт, моя Кейт! Я считал тебя ангелом во плоти, а ты...

- А ты? - повторил я. Мне очень хотелось, чтобы Каулз договорил.

Он посмотрел на меня отрешенно и вдруг воскликнул:

- Чудовище! - Он воздел руки к небу. - Исчадье ада! Вампир, прикинувшийся агнцем! Боже, Боже, прости меня...

- Он отвернулся к стене. - Я и так сказал слишком много, - произнес он едва слышно. - Но я люблю ее, я не в силах ее проклясть. Я люблю ее по-прежнему.

Умолкнув, Каулз лежал теперь неподвижно, и я было обрадовался, что алкоголь его усыпил. Вдруг он повернулся ко мне.

- Слышал когда-нибудь про оборотней? - спросил он.

- Слышал.

- Знаешь, у Марриета {Марриет Фредерик, 1792-1848 гг., английский писатель.} в одной книге есть прекрасная женщина - она ночью превратилась в волка и сожрала собственных детей. Интересно, откуда он взял этот сюжет?

Мой друг, глубоко задумавшись, снова умолк. Потом попросил еще бренди. Под рукой у меня оказался опий и, наливая бренди, я щедро подмешал туда порошка. Каулз выпил и снова уткнулся головой в подушку.

- Что угодно, только не это... - простонал он. - Смерть и то лучше... Какой-то замкнутый круг: жестокость, преступление, снова жестокость... Все, что угодно, только не это, - повторял он монотонно. Наконец, слова стали неразличимы, веки его сомкнулись, и Каулз погрузился в тяжелый сон. Я бережно перенес его в спальню и, соорудив себе лежанку из стульев, провел возле него всю ночь.

Проснулся Баррингтон Каулз в сильнейшем жару. Многие недели был он меле жизнью и смертью. Его лечили все медицинские светила Эдинбурга, и сильный, крепкий организм Каулза одолел болезнь. Все это время я не отходил от его постели, но далее в самом бессвязном бреду с его губ не слетело ни слова, приоткрывшего бы мне тайну мисс Норткот. Иногда он произносил ее имя - нежно и благоговейно. Иногда же опять восклицал: "Чудовище!" и отталкивал ее, невидимую, точно спасаясь от цепких рук. Несколько раз говорил, что не продаст душу за красоту. Чаще же всего он жалобно повторял: "Но я люблю ее, люблю... Я не смогу разлюбить"...

Мой друг выздоровел, но это был уже не прежний Каулз, а совершенно иной человек. Лишь глаза на изможденном долгой болезнью лице блестели по-прежнему, пылали из-под темных густых бровей. Каулз стал эксцентричен, непредсказуем: то раздражался беспричинно, то невпопад хохотал. Прежней естественности не было и в помине. Порой он. испуганно озирался, но, похоже, и сам не сказал бы определенно, чего он все-таки боится. Имя мисс Норткот больше не упоминалось - ни разу до того рокового вечера.

Я же все пытался отвлечь друга от печальных мыслей, пытался разнообразить его впечатления: мы облазили все живописные уголки в горах Шотландии и все восточное побережье. Однажды нас занесло на остров Мей, что отделяет Ферт-оф-Форт от моря. Туристский сезон еще не начался, на острове, голом и пустынном, оставались лишь смотритель маяка да несколько бедных рыбацких семей; рыбаки пробавлялись жалким уловом, который приносили сети, и ловили на мясо бакланов и прочих морских птиц.