Джон Леннон

Закончив упражнения, Джон идет в ванную, где царит стерильная чистота, как в операционной. Он смотрит на свое отражение в зеркале. Ничего удивительного в том, что никто не узнает его в те редкие моменты, когда он выходит на улицу и спускается вниз по 72-й стрит, чтобы купить газету. Джон Леннон уже не похож на самого себя. Давно канули в Лету его знаменитые бабушкины очки. Те, что он носит сейчас, самые обычные: пластмассовая оправа и темно-синие стекла, скрывающие беззащитные глубоко посаженные глаза, которые стали настолько чувствительны к свету, что его слепят даже тусклые лампочки на рождественской елке. Нос с горбинкой по-прежнему выделяется на исхудавшем лице, но теперь он напоминает клюв какой-то странной птицы. Щеки и подбородок покрыты давно не стриженной густой бородой. Длинные волосы собраны в пучок, перехваченный заколкой, которая украшена миниатюрным изображением Кена или Барби. Джону нравится считать, что он похож на князя Мышкина, «Идиота», вышедшего из-под пера Достоевского, на этого эпилептического христоподобного героя, который своим диким криком заставляет собственного убийцу выронить нож и в ужасе спасаться бегством. В действительности в облике Леннона нет ничего княжеского; скорее, он напоминает уличного оборванца.

После того как Джон убеждается в идеальной чистоте своего тела, он выходит из спальни, отодвигает колумбийскую занавеску из белых жемчужин, за которую Иоко заплатила шестьдесят пять тысяч долларов и которая, как считается, должна охранять жилище от злых духов, и открывает находящуюся за ней дверь в коридор. Он движется вперед своей неуклюжей косолапой походкой. Проходит вдоль череды величественных белых комнат, из окон которых открывается панорама на Центральный парк: «белая комната», заставленная белой мебелью, посреди которой возвышается белый рояль из «Imagine», «комната с пирамидами», в ней собрана коллекция древнеегипетского антиквариата, включая позолоченный саркофаг с лежащей внутри мумией, возраст которой приближается к трем тысячам лет; «черная комната» с мебелью черного дерева, в которой Джон проходил шестимесячный карантин после «истории с Пан»; библиотека, где черный лакированный алтарь шинто, принадлежащий Иоко, соседствует с коллекцией порнографической литературы и эротических журналов Джона; «игровой зал», выходящий окнами на задний двор со стенами, обклеенными бумагой, разрисованной Шоном и его приятелями, и, наконец, самая северная комната – детская, где Шон (если только он не забрался в постель к Папе) все еще сладко спит в объятиях своей няни. Иоко провела ночь у себя в кабинете, устроившись на норковом покрывале, брошенном поверх раскладушки времен Наполеона, перехватив какие-то мгновения сна в промежутках между телефонными звонками.

Резко свернув налево, Джон направляется в сторону светлой просторной кухни, настоящей мастерской, разделенной на зоны, предназначенные для работы и отдыха: во-первых, домашний развлекательный центр, состоящий из последних достижений аудиовидеотехники и нескольких тысяч пластинок, рассованных по полкам; затем уголок для отдыха, включающий две софы, стоящие одна напротив другой и разделенные столиком для коктейлей, рабочий стол для Иоко, расположенный у противоположной стены возле двери, которая ведет в хорошо оборудованную ванную комнату; и, наконец, собственно кухня – пластиковые рабочие столы и полки, вытянувшиеся вдоль обеих стен и уставленные разнообразной кухонной техникой. Наполнив чайник, Джон воюет с автоматической газовой плитой, которой так и не научился как следует пользоваться. Пока кипятится вода, он проверяет, чтобы на полках не завалялось никакой пищи из запретного списка, который по большей части включает в себя самую обычную человеческую еду. Если ему удается обнаружить что-нибудь запрещенное, он, сердито ругаясь, отправляет съестное в помойное ведро: приходящая повариха постоянно жалуется, поскольку из-за этого никогда не может найти все необходимое для готовки.

Но вот чайник вскипел, и Джон усаживается за массивным столом перед большим арочным окном, выходящим на центральный двор. Удобно развалясь в высоком кресле с желтыми подушками, он наслаждается торжественным покоем предрассветного часа. Больше всего Джон любит завтрак, во время которого с ритуальной скрупулезностью неизменно поглощает одно и то же: несколько медовых печений с апельсиновым мармеладом. Несмотря на резкое неприятие сахара (навевающего «сахарную грусть», как написано в книге, которую он демонстрирует окружающим, словно символ веры), Джон ящиками поглощает мармелад. Так же неуемно он потребляет чай. Раньше он всегда пил только «Ред Зингер», поскольку эта марка не содержит кофеина. Когда кто-то по ошибке сообщил ему, что эту марку чая предпочитают хиппи, так как она содержит вещество, способствующее выделению адреналина, он переключился на обычный английский чай с кофеином и пил по двадцать-тридцать чашек чая и кофе в день.