Джон Рональд Руэл Толкин. Письма

Во вторник прочел две лекции; провернул одно хлопотное дело в городе; ужасно устал, так что даже к Льюису на «сеанс» не пошел. Надеюсь увидеться с ним завтра и прочесть еще немного «Кольца». История снова разрастается и разветвляется во все стороны (вчера весь день над ней сидел, забросив многое другое) и развивается самым неожиданным образом. В новых главах Фродо и Сэм уже переправились через Сарн Гебир, спустились вниз с утесов, встретили и временно приручили Голлума. Гол-лум провел их через Мертвые болота и мордорские отвалы; хоббиты затаились у главных ворот, убедились, что внутрь не пробраться, и отправились к тайному проходу близ Минас Моргула (бывший М. Итиль). Выяснится, что это — гибельный Кирит Унгол, и Голлум их предаст. Но пока они все в Итилиэне (чудесный край, как оказалось); пришлось здорово повозиться с тушеным кроликом; а потом их захватили гондорцы; на глазах у хоббитов они напали из засады на армию свертингов (смуглокожих южан), идущую на помощь Мордору. Огромный слон доисторических размеров — боевой слон свертингов — вырвался на волю; так сбылось заветное желание Сэма поглядеть на олифанта; про этого зверя у хоббитов есть детский стишок (хотя сам олифант считается существом легендарным). В следующей на очереди главе они доберутся до Кирит Унгола и Фродо попадет в плен. Вот стишок, который цитировал Сэм: «Серый как мышь, /Рост-выше крыш, / Нос — как змея, / Гулко топаю я. /Иду — мнется трава, / Трещат дерева. / В пасти — рога-дуги; / Живу я на Юге. / Вислые уши; / Издревле по суше / Я хожу-брожу, / На земле не лежу. / Толстокожий гигант, / Я зовусь — олифант. / Стар, могуч, тяжел — / Всех зверей превзошел. / Те, кто меня встречали — / Забудут едва ли. / Кто не видел, тот / Небылицей сочтет. / Но я — олифант, / Бессмертный гигант». Надеюсь, что-то от «детского стишка» в этом есть. В целом Сэм ведет себя вполне достойно и репутацию свою оправдывает. А с Голлумом обращается, вроде, как Ариэль с Калибаном…..

Судя по траве и деревьям, можно подумать, что май уже в разгаре. А вот в небесах — мятеж и рев. Теперь в саду не побеседуешь, даже крича в полный голос, кроме как в час ночи и в семь вечера; разве что погода совсем плохая, «нелетная». Хотелось бы мне, чтобы этот треклятый двигатель «внутреннего страдания» вовеки не изобрели! Или (что еще труднее, поскольку человечество в целом и инженеры в частности сущие идиоты и при этом еще и, как правило, злокозненны) чтобы его использовали в разумных целях — сам не знаю, в каких…..

Увы, сейчас нас связывает лишь этот тонкий бумажный листок! Нуда полетит письмо к тебе со всей доступной скоростью и да прибудет в целости и сохранности. Хотел бы я написать его рунами, перед коими померкло бы искусство Келебримбора из Падуби, — рунами, сияющими серебром, заключающими в себе видения и горизонты, что открываются моему разуму! Хотя без тебя мне и мыслями-то поделиться не с кем. Я начал писать «И. номов»[145]

в военных бараках, где людей набилось — не протолкнуться и граммофон гремел во всю мощь, — а теперь вот и ты угодил в ту же темницу! Пусть и тебе удастся бежать из плена — укрепившись духом! Побереги себя, в том, что касается и души, и тела, всеми возможными и допустимыми способами, ради той любви, что питаешь к папе.

065 Из микрофильмированного письма к Кристоферу Толкину 4 мая 1944 (FS 21)

В понедельник видел Льюиса (одного), прочел очередную главу; сейчас занимаюсь следующей; скоро мы наконец-то окажемся среди теней Мордора. Вышлю тебе копии, как только мне их сделают.

066 Из письма к Кристоферу Толкину 6 мая 1944 (FS 22)

Вчера послал тебе микрофильмированное письмо, FS 21 (написанное в четверг); а тем утром сказать тебе об этом уже места не хватило. (В пятницу) пришло твое авиаписьмо (Z); а теперь вот еще одно (Y), так что мне предстоит отвечать на оба. Ты ворчи себе, мы нисколечко даже не возражаем: у тебя ведь никого больше нет, а я так понимаю, это помогает снять напряжение. Помню, я сам писал нечто в том же стиле или даже хуже бедному старому отцу Винсенту Риду[146]