Джордано Бруно

«Он выказывал намерение стать основателем новой секты под названием «Новая философия»; говорил, что дева не могла родить и что наша католическая вера преисполнена кощунства против величия божия; что следует прекратить споры монахов и лишить их доходов, так как все они — ослы и оскверняют мир; что наши воззрения — доктрины ослов и у нас нет доказательств, ставит ли бог нам в заслугу нашу веру; что для добродетельной жизни достаточно не делать другим того, чего не хочешь себе, что он смеется над всеми прочими грехами и удивляется, как это бог допускает столь многие ереси католиков,

…Он мне говорил, что прежде в Риме обвинялся инквизицией по ста тридцати пунктам и что сбежал оттуда, так как его обвинили, будто он сбросил в Тибр того, кто донес на него инквизиции…»

Строки ложились на бумагу неровно, он писал не очень-то разборчиво. Как выгородить себя и не навлечь подозрений за столь запоздалый донос?

«Я намеревался, как сообщал вам устно, обучаться у него, не зная, какой он злодей. И я замечал все это, чтобы рассказать вам, достопочтеннейший отче. Когда же я стал опасаться, что он может уехать, как он, тю его словам, собирался сделать, я запер его в комнате».

Мочениго боялся Ноланца:

«Я считаю его одержимым демонами и прошу немедленно принять против него меры! Святой службе могут дать показания: книготорговец Чотто и мессер Джакомо Бертано, тоже книготорговец. Этот Бертано в частной беседе говорил мне о нем, что он враг Христа и нашей веры и что он слышал от него великую ересь.

Передаю также Вашему преподобию три его печатные книги, где мною мимоходом отмечены некоторые места, и написанное его рукой небольшое сочинение о боге, посвященное его всеобщим категориям. Отсюда можно судить о его взглядах.

Он бывал еще в академии синьора Андреа Морозини, сына светлейшего Джакомо, где собираются многие дворяне, которые могли случайно слышать что-либо из его высказываний…»

Донос Мочениго закончил уверением, что надеется всегда и везде оставаться послушным сыном святой церкви. Он почтительно целует руки его преподобию.

В ту же субботу, 23 мая 1592 года, поздним вечером в дом к Мочениго явился капитан Маттео д’Аванцо со своими людьми. Выполняя приказ Святой службы, он препроводил Бруно в монастырь Сан-Доменико ди Кастелло, в тюрьму инквизиции.

Можно прийти в неистовство от величайшей бессмысленности происшедшего. Если бы не Мочениго, он был бы уже за пределами Венецианской республики и никакая Святая служба его бы не схватила!

Джордано был вне себя. Негодяй, несомненно, выложит трибуналу все, что только о нем знает. Но главная опасность в другом — один ли Мочениго будет говорить о его ереси? Инквизиция признает принцип: «Единственный свидетель — это еще не свидетель». Обвинения, выставленные доносчиком, Бруно будет называть клеветой. Его не уличат до тех пор, пока не найдут и других лиц, которые подтвердят обвинения. Но легко ли разыскать таких людей? Даже те, кто неоднократно слышал ересь из уст Бруно, постараются этого не припомнить, чтобы не навлечь на себя неприятностей. Если они внимали богопротивным речам, то почему так долго молчали? Запоздалое или вынужденное доносительство не избавляет от подозрений в сочувствии еретику.

Основная беда не в самом Мочениго. Беседы с глазу на глаз — вещь расплывчатая. Мало ли чего не наговорит по злобе хулитель, жаждущий погубить ненавистника? Когда донос подан на доброго католика, его можно расценить как проявление вражды или мести. Но обвинения, выдвинутые против человека, чье отношение к вере сомнительно, сразу рассматриваются как вполне вероятные. Что же говорить о беглом монахе, да еще не о каком-нибудь темном расстриге, а об ученом отступнике, пишущем философские сочинения! Здесь и любые наветы заранее покажутся доказанными.

Монах, сбросивший сутану, независимо от остального, заслуживает кары. А если его обвиняют еще и в ереси, то уверения даже единственного свидетеля звучат весьма правдоподобно. Но все же он, Бруно, будет опровергать Мочениго. Единственный свидетель — это ещё не свидетель!

Святая служба делает существенное различие между еретиками «признавшимися» и «изобличенными». Первые легче заслуживают прощения. Вторые считаются самыми отчаянными, упорствующими, нераскаянными. Им ближе всего до костра.

Если Мочениго останется единственным обвинителем, то можно рассчитывать на сравнительно благополучный исход, процесса. Но как ему, беглому монаху, долгие годы жившему в еретических странах, говорить о своей невиновности? Такие речи сочтут только за доказательство лживости и упрямства.

Итак, открывать душу перед Святой службой он не собирается, это равносильно самоубийству. Защищать очевидную ложь — свою полную невиновность — бессмысленно. Вообще не отвечать на вопросы? Обречь себя на неминуемые пытки и казнь? Но ведь он ищет не эффектной смерти, а способа, надежного способа избавиться от оков Святой службы!