Джордано Бруно

Придирчивый всезнайка-эрудит найдет в «Подсвечнике» влияния других писателей, обнаружит избитые сценические приемы, подчеркнет заимствования. Итальянские подмостки и прежде знали расчетливых блудниц, докучливых педантов, дворян, верящих в магию, и всякого рода пройдох. Это были персонажи уморительных фарсов. Под искусным пером Ноланца маски превратились в живые физиономии. Шутки отдавали горечью. Фарс становился обличением.

Это была пьеса с традиционным переодеванием, с колотушками, мошенническими проделками, шумной неразберихой, солью уличной речи. Бруно называл «Подсвечник» истинной комедией. Но стоило задуматься, и эта бойкая, смелая в выражениях пьеса наводила на невеселые мысли. Прообразы подобных персонажей встречались повсюду, и их, к несчастью, было слишком много. «Подсвечник» кончался хорошо. А в жизни так ли уж часто наказывался порок? Ноланец и в веселье находил печаль.

Комедия была полна дыхания неаполитанской улицы, терпких басен, словно услышанных в порту, рискованных поговорок. Некоторые сценки казались зарисованными с натуры. Тем неприглядней была общая картина. Царство суеверий, невежества, блуда. Да, Неаполь не мог похвастаться добрыми нравами. Но только ли Неаполь?

Бруно не из тех, кто имел обыкновение показывать кулак в кармане. За тридевять земель от родины обличать порядки, царящие в Партенопейском королевстве? Тратить драгоценное время лишь на то, чтобы поиздеваться над далекими земляками? Предаваться воспоминаниям и сочинять комедию, когда впереди еще столько ненаписанных книг об основах его философии?

Издавая «Подсвечник», он думал не только о Неаполе. В Париже, Тулузе или Женеве было не меньше манфуриев и бонифациев, чем на юге Италии. Реакция, вызванная появлением «Подсвечника», подтвердила, что Ноланец попал в точку.

В Париже любили итальянский театр. На актеров, выписанных из Италии, король издержал целое состояние. Когда они давали спектакли, народу собиралось в несколько раз больше, чем на проповеди самых знаменитых проповедников. Произведения итальянских драматургов были широко известны. Издание «Подсвечника», разумеется, не прошло незамеченным.

Вельможи, желающие достичь своих целей е помощью магии, имели над чем поразмыслить. А мог ли «Подсвечник» прийтись по вкусу людям, которые видели в подражании античности единственный путь науки? Комедия, написанная по-итальянски, изобиловала народными выражениями. Находить удовольствие в пьесе, где издевались над страстью к латыни и где предметом осмеяния был профессор древней словесности, для которого Аристотель являлся величайшим авторитетом? Или Манфурио порадовал тех поэтов, что мнили себя служителями Аполлона и по заказу слагали стихи в честь чужих любовниц?

Безбожная комедия задевала церковников всех мастей. Ноланец не находит ничего лучшего, как использовать для непристойного зубоскальства библейские обороты и богослужебные формулы!

Парижские педанты без труда узнавали в комедии себя. Обидам не было конца. Любой прислужник оккультных наук, от преуспевающего астролога в королевских покоях до нищего хироманта, что на улице за грош предсказывал по ладони судьбу, мог счесть себя оскорбленным. Негодующе протестовали присяжные моралисты: Ноланца винили в скабрезности выражений. При дворе, погрязшем в пороках, очень любили разглагольствовать о добродетели.

Звучавшие вызовом слова «Академик ни одной из академий» были не просто бравадой. Автор «Подсвечника» имел мало общего с людьми, что собирались в ученых кружках, где боготворили Платона и Петрарку или приспосабливали музыку к задачам католической пропаганды.

Бруно умудрился за короткий срок восстановить против себя многих. Книги синьора Ноланца весьма любопытны, но обеспечат ли они ему спасение? О каком спасении шла речь? О спасении души? Это его совсем не волновало. Или здесь крылась угроза: уберегут ли, мол, его от расправы эти книги?

Если еще до выхода в свет «Подсвечника» Жан Реньо писал, что Бруно навлек на себя подозрения, то теперь ситуация усложнилась. Он все чаще сталкивался с проявлениями враждебности. Настойчиво велись разговоры о том, что сочинения Ноланца пагубно влияют на умы. Похоже, что люди обсуждавшие значение изданных им книг, пеклись не о его душе!

Год 1582-й прошел во Франции мирно, самый спокойный год за все царствование Генриха III. Междоусобиц не было, но напряжение сохранялось. Мало кто верил, что передышка будет долгой. Со страхом взирали на знамения. Осенью опять, как и весной, небо над Парижем вдруг озарилось каким-то необычайным светом. Не иначе, как быть великой беде! Несколько дней спустя начались ливни. Сена вышла из берегов. Пробил час второго потопа!

Наводнение вскоре прекратилось, а брожение умов не улеглось. Когда в декабре король утвердил указ о введении нового, григорианского календаря, это тоже послужило поводом для смуты. Дьявольская затея!