Джордано Бруно

Он решился на крайнее средство – просить короля о заступничестве. Неужели Генрих, для которого он не жалел выспренних слов, откажет ему в такой милости? Он написал королю письмо. Нельзя терпеть, чтобы истины, подсказанные Ноланцу природой, проверенные и подтвержденные в тщательных размышлениях, замалчивались врагами и завистниками. Его не хотят даже выслушать. Пытаются, рассчитывая на безнаказанность, силой зажать ему рот и без открытого разбирательства отринуть мысли, ненавистные лишь невеждам. Пусть же теперь под покровительством могущественнейшего короля тезисы Ноланца будут обсуждены в первом университете мира. Пусть они станут достоянием гласности!

На этот раз Джордано повезло. Окруженный святошами и распутниками, Генрих вспомнил о некогда восхищавшем его Ноланце и о своем призвании быть покровителем наук. Он соблаговолил разрешить диспут. «Сто двадцать тезисов о природе и мире» были напечатаны с посвящением королю. Им было предпослано краткое обращение Бруно к благородным философам, «друзьям и защитникам основ более разумного мировоззрения». Неотложные дела мешают Ноланцу трактовать предмет столь подробно, как он бы хотел, но он надеется хотя бы частично оправдать возлагаемые на него надежды. Отдельные тезисы он сопровождает обоснованиями, которые позволят узреть истину даже людям с посредственными знаниями, но с природным умом. Духовным же кротам, привыкшим к мраку, они будут ненавистны, как солнечный свет!

Воля короля многим пришлась не по вкусу. Обсуждать положения, противоречащие вере? Но Генрих III распорядился провести диспут. Как быть? Ученые мужи нашли выход: тезисы Бруно, мол, лишь косвенно противоречат религии, и скрепя сердце согласились их рассмотреть. Сорбонна, цитадель перипатетиков, противилась этому особенно упрямо. Диспут решено было провести в Коллеж де Камбре на троицу, в конце мая.

По тогдашнему обычаю выступать с защитой выставленных тезисов должен был не их автор, а кто-нибудь из его сторонников. Сам же он, присутствуя на диспуте, мот принять участие в споре лишь в том случае, если выбранному им человеку оказывалось не по силам опровергнуть доводы противника. Публично защищать мысли Бруно вызвался один из его учеников, молодой французский дворянин Жан Эннекен. Бруно прекрасно знал, с какой стороны подстерегает его наибольшая опасность. Не раз он слышал угрожающие слова: Ноланец-де покушается на святую веру!

Объявляя о диспуте, Эннекен доводил до всеобщего сведения, что под счастливым покровительством Ноланца будет защищать его тезисы, направленные против профессоров обычной школьной философии. В намерения Джордано Бруно не входит утверждать что-либо подрывающее религию или умалять известное философское направление. Он скорее дает высокоученым профессорам достойную возможность испытать крепость столь распространенной доктрины перипатетиков. В этом цель Ноланца, который хочет ознакомить со своими тезисами важнейшие академии Европы.

Жан Эннекен старательно готовился к диспуту. Бруно помогал ему составлять вступительную речь.

Послушать диспут собралась пестрая и шумная толпа: студенты, профессора, монахи и миряне, сановники, придворные. Вначале слово было предоставлено Эннекену.

– Высокочтимые ученые господа! Привычка верить, говорит Аристотель, есть главнейшая причина, мешающая человеческому рассудку воспринимать очевидные вещи. Как велика власть этой привычки, доказывают законы, для коих басни и наивные обычаи намного важней, чем факты.

Только отказавшись от предубеждений, – продолжает Эннекен, – можно увидеть истину. В споре веры и разума судьей должен быть рассудок. Чтобы вырваться из плена предвзятых мнений, надо тщательно взвесить все: и то, что представляется неопровержимым, и то, что кажется сомнительным. Как бы истина ни ускользала от разума и чувств, как бы ни страшилась она их прикосновения, люди непременно ее увидят.

Повсюду самонадеянные софисты и мракобесы освистывают верные воззрения. Надо долго собираться с силами, чтобы пойти на приступ столь укрепленных цитаделей Аристотеля и вызволить истину, заточенную в глубоком подземелье. Как день приходит на смену ночи, так в мире мысли на смену заблуждению должна прийти истина. Ведь это Аристотель сказал: необходимо, чтобы не единожды и не дважды, а бесконечно возвращались те же самые воззрения.

Учение Ноланца уходит своими корнями в далекое прошлое. Он не приписывает себе больших заслуг и не претендует на какую-то особую оригинальность. Его укоряют, что он выступает поборником новых мнений. Однако если обвинители захотят приглядеться внимательней, то поймут, что не существует старых мнений, которые однажды не были новыми. Сейчас многие взгляды, защищаемые Ноланцем, вызывают лишь пренебрежение: они, мол, не подтверждаются авторитетом древности, а ведь было время, когда эти взгляды одобрялись всеми знатоками природы. Нет раба, который не происходил бы от древних царей, и нет царя, который не происходил бы от древних рабов – время все перемешивает и все изменяет!