Джозеф Антон

В капелле он репетировал с остальными учениками хор «Аллилуйя», когда в Рагби готовили полную постановку «Мессии» с привлечением профессиональных солистов. Он посещал обязательные для учеников утрени и вечерни — все знали, что в Бомбее он учился в Соборной школе, и ему поэтому нечем было оправдать нежелание бормотать христианские молитвы, да и церковные песнопения ему нравились, музыкой своей возвышенно волновали сердце. Нравились, конечно, не все; так, например, ему нужды не было поднимать взор на крест, где Божий сын страдал, зато, когда случалось исполнять вокруг ночная мгла и дом мой далеко / веди ж меня к нему, мучимый одиночеством мальчик бывал тронут до глубины души. Ему нравилось петь «Придите к Младенцу» на латыни — она каким-то образом притупляла религиозность звучания: venite, venite in Bethlehem[14]

. «Пребудь со мной» он любил за хоровое исполнение стотысячной толпой на стадионе «Уэмбли» перед финалом футбольного Кубка Англии, а, как он называл его про себя, «географический гимн» «День, данный Тобою, Господь, склонился к закату» пробуждал в нем умильную тоску по дому: Прощаясь с нами на ночь, дн`евное светило, / под небо Запада [Запада он менял на Индии

] несет зарю. В смысле словесных средств неверие явно проигрывало вере, но музыка неверия с какого-то момента на равных тягалась с религиозными песнопениями, а по мере того как он взрослел и золотой век рок-н-ролла лил ему в уши все эти свои I-can’t-get-no, hard-rain’s-a-gonna-fall, try-to-see-it-my-way, и da doo ron ron[15], церковные гимны становились ему всё безразличнее. Но и тогда в школьной капелле Рагби оставались магниты, не отпускавшие сердце неверующего книгочея, — это были мемориальные доски в честь Мэтью Арнольда с его бьющимися во тьме первозданными силами[16]

, и Руперта Брука, убитого комариным укусом в сражении как раз с такой силой и лежащего средь поля на чужбине, которая стала навеки Англией[17]; и, конечно же, камень в память о Льюисе Кэрролле, на чьем черно-белом мраморе кружат Тенниеловы[18] силуэты... постойте, постойте... — да, ну разумеется! — они кружат в кадрили. «Не могу я, не хочу я, не пущусь я в пляс, — напевал он про себя. — Не могу я, не хочу я, не пущусь я в пляс»[19]

. Это был его личный гимн во славу собственного «я».

Перед самым выпуском из Рагби он совершил чудовищный поступок. Всем тамошним без пяти минут выпускникам разрешалось устроить «академическую распродажу», за скромные деньги пристроить по младшим соученикам свои старые письменные столы, настольные лампы и прочий скопившийся за годы учения хлам. Он повесил на дверь своей комнаты перечень выставленных на аукцион предметов и стал ждать. Все его добро было основательно попользованным, за исключением красного кресла, которое отец купил абсолютно новым. Побывав у единственного владельца, оно для академической распродажи было вещью высококачественной и желанной, поэтому за него пошла серьезная торговля. Активнее других цену набавляли двое: один из его лакеев-младшеклассников, некий П. Э. Ф. Рид-Герберт, он же Бред Герберт, щуплый очкарик, смотревший на него чуть ли не как на высшее существо, и парень постарше, выходец с населенной сплошь миллионерами Бишопс-авеню в Северном Лондоне, по имени Джон Таллон, который, в принципе, мог позволить себе дать высокую цену.

Когда торговля забуксовала — больше, что-то около пяти фунтов, на тот момент предлагал Рид-Герберт, — у него и родилась нехорошая идея. Он подговорил Джона Таллона разом задрать цену, фунтов этак до восьми, пообещав не брать с него денег, если никто заявку не перебьет. После чего во время дица с серьезной миной сообщил Бреду Герберту: его богатый соперник Таллон — это известно наверняка — готов дать и больше, не исключено даже целых двадцать фунтов. Убедившись, что прием сработал, что Бред Герберт сразу поник, а лицо у него вытянулось, он закинул удочку: «Ну, если б ты, например, вот прямо сразу согласился, скажем, на десятку, я бы закрыл торги, сказал бы, мол, кресло продано». Бред Герберт напрягся: «Рушди, это ж дорого». — «А ты подумай, — сказал Рушди великодушно, — пока молиться будешь».

Когда диц закончился, Бред Герберт был уже на крючке. Бессовестный Рушди одобрительно улыбнулся: «Единственно верное решение, Рид-Герберт». Он и глазом не моргнув заставил школьника заплатить вдвое против предложенной тем цены. Красное кресло обрело нового владельца. Вот что значит к месту помолиться.