Джозеф Антон

По пути в Котсуолдс они остановились заправиться бензином. Ему понадобилось в уборную, он открыл дверь и вышел из машины. Все до одного, кто был на бензозаправке, одновременно повернули головы и уставились на него. Ведь он красовался на первой странице всех газет — «канул в глубь первой страницы», по памятному выражению Мартина Эмиса, — в мгновение ока стал одним из самых узнаваемых людей страны. Лица были приветливы — один мужчина помахал рукой, другой подбадривающе поднял большие пальцы, — но неуютно было чувствовать себя таким заметным в тот самый момент, когда его попросили поменьше высовываться. На деревенских улочках Бродуэя дела обстояли ровно так же. Одна женщина подошла к нему на улице и пожелала удачи. В гостинице натренированный персонал не мог удержаться, чтобы не пялиться. Он превратился в экспонат из паноптикума, и они с Мэриан испытали большое облегчение, когда смогли уединиться в красивом номере, отделанном под старину. На случай, если его что-нибудь обеспокоит, его снабдили «тревожной кнопкой». Он решил ее проверить. Она не работала.

Еду им приносили в маленькую отдельную комнату. Администрация гостиницы предупредила Стэна и Бенни об одной возможной проблеме. В числе постояльцев был журналист из «Дейли миррор», приехавший с дамой, которая не была его женой, и занявший соседний номер. Проблема, впрочем, оказалась мнимой. Дама явно была чертовски очаровательна: сотрудник «Миррор» не выходил из номера несколько дней, и в тот самый момент, когда таблоиды посылали своих ищеек на поиски затаившегося автора «Шайтанских аятов», журналист таблоида упустил добычу, находившуюся через стенку от него.

На второй день в «Гербе Лайгонов» Стэн и Бенни пришли к нему с листком бумаги. Президент Ирана Али Хаменеи намекнул, что «этот презренный человек еще может сохранить себе жизнь», если извинится.

— Вам, — сказал Стэн, — надо, они считают, кое-что сделать, чтобы разрядить обстановку.

— Да, — подтвердил Бенни, — такое сложилось мнение. Желательно, чтобы вы выступили с соответствующим заявлением.

Он спросил: кто это — они? У кого «сложилось мнение»?

— Это общее мнение, — неопределенно ответил Стэн, — наверху.

Он спросил: в полиции или в правительстве?

— Они даже текст подготовили — взяли на себя такую смелость, — сказал Стэн. — В любом случае прочтите его.

— Само собой, вы можете внести изменения, если стиль вас не устраивает, — заметил Бен. — Вы — автор.

— Заверяю вас, — сказал Стэн, — что текст был одобрен.

Текст, который они ему дали, был неприемлем: трусливый, самоуничижительный. Подписать его значило сдаться. Неужели ему предлагают такую сделку — правительственная поддержка и полицейская охрана при условии, что он, предав свои принципы и отказавшись защищать свою книгу, униженно упадет на колени? Стэну и Бену, судя по их виду, было чрезвычайно неловко.

— Повторяю, — сказал Бенни, — вы можете вносить изменения.

— И тогда поглядим, как они отреагируют, — сказал Стэн.

А если он решит не делать пока никакого заявления?

— Они считают, это был бы хороший ход, — гнул свое Стэн. — Сейчас о вас идут переговоры на высоком уровне. И не надо забывать про заложников в Ливане и про мистера Роджера Купера в тюрьме в Тегеране. Их положение тяжелей, чем ваше. Вас просят сделать то, что вы можете.

(В 80-е годы ливанская группировка «Хезболла», всецело финансируемая из Тегерана, действуя под разными фальшивыми названиями, взяла в заложники девяносто шесть иностранцев из двадцати одной страны, включая нескольких американцев и британцев. Кроме того, в Иране был схвачен и посажен в тюрьму британский бизнесмен Купер.)

Это была невыполнимая задача: написать нечто такое, что могло быть воспринято как оливковая ветвь мира, и при этом не уступить ни в чем существенном. Заявление, которое в конце концов получилось, вызывало у него сильнейшее отвращение. «Я, автор «Шайтанских аятов», сознаю, что мусульмане во многих частях света испытывают неподдельное огорчение из-за публикации моего романа. Я глубоко сожалею о том огорчении, которое причинила эта публикация искренним последователям ислама. Нам, живущим в мире многих вероисповеданий, эта ситуация служит напоминанием о том, что никому не следует забывать о чувствах других людей». Внутренний голос, голос самооправдания, внушал ему, что он извиняется за огорчение — в конце концов, он действительно не хотел никого огорчать, — но не извиняется за саму книгу. И нам действительно не надо забывать о чувствах других людей, но это не значит, что мы должны капитулировать перед этими чувствами. Таков был неуступчивый скрытый подтекст. Но он знал, что текст возымеет эффект лишь в том случае, если будет читаться как прямое извинение. Мысль об этом делала его физически больным.