Джозеф Антон

И разумеется, жизнь продолжалась. Яснее чем когда-либо было одно: надо брать свободу там, где ее можно взять. «Официальное» окончание эпопеи больше не выглядело возможным, зато Америка звала его на очередные летние каникулы. Американская полиция относилась к его охране довольно равнодушно, и это было просто здорово, это было то что надо. В том году Элизабет, Зафар и он могли получить двадцать пять счастливых дней американской свободы. Зафар и Элизабет вылетели прямым рейсом; он же с помощью друзей Рудольфа Шольтена в «Австрийских авиалиниях» устроил себе перелет в Нью-Йорк через Вену; очень длинный кружной путь — но какая разница: он в Америке! И его встречает Эндрю! Они прямиком поехали в Уотер-Милл, он провел девять чудесных дней на пляже Гибсон-Бич и в гостях у друзей, не делал ничего — и делал все. Простота этой жизни и контраст с изолированным британским существованием доводили его до слез. А после Уотер-Милла они машиной и паромом отправились на остров Мартас-Винъярд, где им предстояло восемь дней гостить в городке Чилмарк у Дорис Локхарт-Саатчи[207]. Главным впечатлением от этой поездки стали для него гениталии Уильяма Стайрона. Они с Элизабет приехали к Стайронам в гости в их дом в Винъярд-Хейвене, и великий писатель сидел там на веранде в шортах цвета хаки, под которыми не было трусов, широко расставив ноги и щедро являя взору свои сокровища. Это было больше, чем он когда-либо рассчитывал узнать об авторе «Признаний Ната Тернера» и «Выбора Софи»; всякая информация, рассудил он, может пригодиться, и он сохранил увиденное в памяти для позднейшего использования.

Затем — три ночи у Ирвингов, три — у Герров и три — у Уайли на Парк-авеню. В последний вечер поездки Зафар узнал результаты своих школьных экзаменов, и они были, хвала небесам, хорошими. В последующие годы ему часто приходило в голову, что очень трудно было бы выжить без этих ежегодных поездок в Америку, служивших отдушинами, поездок, когда они могли воображать себя обычным литературным семейством, посещающим разные места в обычном порядке, без всякого вооруженного эскорта, — это было, казалось, так легко, так естественно. Ему очень быстро стало ясно, что, когда придет день, страной, где легче всего будет воспользоваться отвоеванной свободой будет Америка. Когда он сказал это Элизабет, она нахмурилась и сделалась раздражительной.

В темноте, которая воцарилась после краха французской инициативы, был один неожиданный луч света. «Люфтганза» не выдержала давления общественности. У него был ланч с господином и госпожой Люфтганза — с генеральным директором компании Юргеном Вебером und Frau

. Фрау Вебер оказалась его большой поклонницей — так, по крайней мере, она сказала. И — да, они будут счастливы

, заявил ее муж, если он воспользуется услугами компании. Они будут горды. Вот так вот, легко и просто. После шести лет отказов — бац! — они будут ему чрезвычайно рады в любое время

. Они им восхищены. «Спасибо», — сказал он, и у всех был очень довольный вид, и конечно, было надписано немало книг.

Би-би-си сняло документальный фильм о «Прощальном вздохе Мавра» и заказало его другу, индийскому художнику Бхупену Кхакхару, его портрет для фильма. Эта книга — роман о художниках и живописи, и замыслом своим ее автор был обязан дружбе с поколением одаренных индийских художников, в первую очередь с Бхупеном. Они познакомились в начале восьмидесятых, каждый из них мгновенно увидел в другом себя, и они быстро подружились. Вскоре после первой встречи он пошел на выставку Бхупена в лондонскую галерею «Касмин — Ноудлер». В кармане у него был денежный чек, полученный за рассказ, который он только что продал журналу «Атлантик мансли». На выставке он влюбился в картину Бхупена «Железнодорожное купе второго класса» и, обнаружив, что цена картины в точности совпадает с суммой на чеке в его кармане (индийское искусство тогда стоило дешевле, чем сейчас), с радостью превратил свой рассказ в картину друга, которая неизменно с тех пор принадлежит к самому для него ценному из его имущества. Современному индийскому художнику трудно было отрешиться от влияния Запада (в прежнем поколении знаменитые лошади М. Ф. Хусейна выскочили прямиком из «Герники» Пикассо, и многие другие крупные живописцы — Соуса, Раза, Гайтонде — очень многим обязаны пристрастию Хусейна к модернизму и к западным абстракционистским веяниям). Найти индийскую изобразительную манеру, которая не была бы ни фольклорной, ни вторичной, не так-то легко, и Бхупен был одним из первых, кто в этом преуспел; глядя на уличное искусство Индии, на киноафиши, на расписные фасады лавок, изучая фигуративные и повествовательные традиции индийской живописи, вдохновляясь окружавшей его зримой средой, он создавал вещи, исполненные своеобразия, оригинальности и юмора.