Джозеф Антон. Мемуары

Он находился в красной телефонной будке на склоне валлийского холма, шел дождь, в руке был пакетик с монетами, в ухе звучал ее голос. Она рассказывала, как ужинала с Дереком Уолкоттом и Иосифом Бродским и оба нобелевских лауреата сказали ей, что не изменили бы свою жизнь, как сделал он. “Я остался бы дома и вел себя ровно так же, как всегда, – заявил Бродский. – И посмотрел бы, на что они решатся”. “Я все им объяснила, – сказала она по телефону. – Я им говорю: он, бедняга, боится за свою жизнь”. Ну, Мэриан, спасибо большое, подумал он. Иосиф Бродский, сказала она, помассировал ей ступни. Еще лучше. Его жена проводит время в обществе двух альфа-самцов мировой поэзии, они поглаживают ей ступни, а она им объясняет, что ее мужу не хватает смелости жить открыто, храбро, как жили бы они. Она сказала, что всюду появлялась в сари. Не очень-то пряталась, стало быть. Он хотел ей сказать, что сари – это, пожалуй, несколько нарочито, но тут она бросила свою бомбу. В вестибюле ее отеля в Бостоне к ней подошел агент ЦРУ, который представился как Стэнли Говард. Он попросил ее уделить ему время, и они посидели за кофе. “Они знают, где мы были, – сказала она, повысив голос. – Они проникали в дом. Они взяли бумаги из твоего стола и из мусорной корзины. Они мне их предъявили как доказательство того, что они там были и все осматривали. Шрифт, оформление страницы, сам текст – все твое, никаких сомнений. Люди, которые при тебе состоят, даже не подозревали, что они там побывали. Ты не можешь доверять тем, кто с тобой сейчас. Ты должен уехать немедленно. Ты должен лететь в Америку. Мистер Говард Стэнли спросил меня, реальный у нас брак или ты просто хотел воспользоваться им, чтобы попасть в Америку. Я встала на твою защиту, и он сказал: раз так – хорошо, тебя впустят в страну. Ты сможешь жить в Америке и быть свободным человеком”.

Мистер Стэнли Говард, мистер Говард Стэнли… Ладно, люди плохо запоминают имена, путают их – такое бывает, это ничего не доказывает. Может быть, эту ошибку даже следует считать признаком того, что она говорит правду. Я хочу уточнить, сказал он. Ты говоришь, к тебе подошел сотрудник ЦРУ и сказал, что они раскрыли крупную операцию британских органов безопасности, вошли в конспиративный дом, забрали там материалы – и никто ничего не заметил? “Да, – подтвердила она, а потом опять: – Ты не в безопасности, тебе надо уехать, не доверяй тем, кто находится около тебя”. А у тебя, спросил он, какие планы? Она намеревалась ехать в Дартмут на выпускную церемонию, а потом – в Виргинию к своей сестре Джоан. Ладно, сказал он, я позвоню завтра. Но на следующий день, когда он позвонил, она не взяла трубку.

Боб Мейджор и Толстый Джек, когда он пересказывал им ее сообщение, слушали с серьезными лицами. Потом задали ряд вопросов. Наконец Боб сказал: “Странно все это выглядит”. Ни один из шоферов не докладывал, что за ним был “хвост”, а они очень хорошо подготовленные люди. Ни один из датчиков, которые они разместили вокруг дома в Порлок-Уире и в самом доме, ни разу не сработал. Не было никаких свидетельств, что в дом входили посторонние. “Что-то не верится”. Но он добавил: “Проблема в том, что это говорит ваша жена. А раз так, мы обязаны отнестись к этому серьезно. Жена есть жена”. Они передадут информацию наверх, высокому начальству Скотленд-Ярда, и тогда будут приняты решения. А пока, сказал Боб, “боюсь, вам нельзя тут оставаться. Мы должны действовать так, как будто операция провалена. Это значит – не ездить в те места, где вы уже были или куда планировали поехать. Нам надо все переменить. Тут дальше быть нельзя”.

– Надо переезжать в Лондон, – сказал он. – Через несколько дней моему сыну исполняется десять лет.

– Ищите себе там жилье, – сказал Толстый Джек.

Впоследствии его иногда спрашивали: Не теряли ли вы друзей в те дни? Не боялись ли люди, что их увидят рядом с вами? И он неизменно отвечал: нет, происходило прямо противоположное. Его добрые друзья, когда пришла беда, показали себя с самой лучшей стороны, а люди, которые не были особенно близки к нему раньше, становились ближе, предлагали помощь, проявляли поразительную щедрость, самоотверженность и храбрость. Благородство тех, кто проявил свои лучшие качества, запомнилось ему куда ярче, чем ненависть – хотя ненависть пылала ярко, что и говорить, – и он навсегда останется им благодарен за их великодушие.