Джуд неудачник

Одна из собеседниц, местная прачка, заметила, что вполне одобряет решение мисс или мистрис Фолэ (как они безразлично называли ее) держать его при себе: – Чего же ему лучше, как жить в вашем уединенном обществе, носить воду, закрывать ставни вечером, да мало-мальски помогать в булочном деле.

Мисс Фолэ сомневалась в этом.

– Почему ты не просил учителя взять тебя с собою в Кристминстер и поместить в школу? – продолжала она с шутливой серьезностью. – Я уверена, что он ничего лучшего не мог-бы сделать. Мальчик помешан на книгах, – вот он у меня какой! В этом он в наш род пошел. Его двоюродная сестра Сусанна тоже такая, как я слышала. Но я столько лет ужь не видала девочку, хотя она родилась в этом самом домике, – в этих четырех стенах. Вот как дело было. Моя племянница и муж её после свадьбы долго не имели своего дома, а как только обзавелись домиком… нет, уж об этом лучше не распространяться. Смотри, Джуд, никогда не женись, мой голубчик. Не для Фолэ писана такая судьба. Эта племянница, единственная из всех, была мне как родная дочь, Билинда, пока над ней не разразилась беда. Ах, кабы бедняжка знала что будет!

Джуд, видя, что общее внимание опять сосредоточилось на нем, вышел из пекарни, где съел сладкий пирог, приготовленный ему на завтрак. Теперь настал конец его отдыха и он, выйдя из сада через плетень, пошел тропинкой в северном направлении, пока не спустился в обширную и уединенную низину с засеянным полем. Это обширное поле было поприщем его трудов на пользу фермера, м-ра Траутхэма, и мальчик остановился в центре поля.

Серая поверхность посева тянулась кругом в горизонту, где постепенно терялась в тумане, скрывавшем его действительные размеры и обособлявшем от всего окружающего. Единственными приметами на этой однообразной площади были сложенный в прошлогоднюю уборку скирд, стоявший среди пашни, грачи, поднявшиеся с приходом Джуда и тропинка, по которой он спустился в низину. Бог весть кому теперь была нужна эта тропинка, хотя когда-то по ней ходили многие из его умерших родных.

– Как здесь нехорошо! невольно вырвалось у него.

Свежия борозды тянулись подобно дорожкам рубчатого бархата в бесконечную даль, скрадывая перспективу поля и стирая с него мимолетное прошлое последних лет. А между тем в каждом комочке земли, в каждом камне хранилось много воспоминаний и отголосков песен минувших дней жатвы, веселых речей и тяжелых работ. Каждый вершок земли был ареной, где временами разыгрывались энергия, веселье, игры, споры, в перемежку с утомительной работой. Группы собирательниц колосьев кишели на солнце по всему полю. Любовные союзы, давшие население соседней деревушке, заключались здесь между порою созревания и уборки хлеба. Под изгородью, отделявшей поле от далекой плантации, девушки отдавались своим обожателям, которые не захотят и оглянуться на них в следующую жатву. На этом же старом поле не один парень делал предложение девушке, при голосе которой он дрожал в следующий посев, уже закрепив с нею свой союз в соседней церкви. Но ни Джуд, ни окружавшие его грачи, не обращали внимания на эту поэзию, ибо для них это было просто уединенное место. Мальчика оно интересовало как поле его трудовой деятельности, а птиц, как источник зернового корма, который надо клевать.

Мальчик стоял подле скирда, то и дело погромыхивая своей трещеткой. Каждый раз при этом грачи подымались с пашни, но вскоре опять спускались и, недоверчиво поглядывая на мальчика, принимались клевать на более почтительном расстоянии.

Джуд кружил трещетку до того, что рука его онемела. Наконец его сердце смягчилось и уступило упрямству голодных птиц. Грачи, подобно ему самому, жили в свете, который не нуждался в них. Зачем будет он отгонять их от корма? Мальчик все больше и больше видел в них своих друзей и воспитанников, – единственных друзей, на которых он мог положиться, так как грачи были хоть сколько-нибудь заинтересованы в нем, между тем как тетка часто говорила ему, что ей до него нет дела. Он перестал трещать, и птицы снова уселись клевать.

– Бедные, милые птицы! – проговорил вслух Джуд. – Должны же вы иметь себе какую-нибудь пищу. Добра тут довольно – на всех хватит, и вам, и хозяину. Фермер Траутхэм в состоянии прокормить вас. Кушайте же, мои милые грачики, наклюйтесь себе на славу!

Грачи уселись и принялись за свое дело, а Джуд любовался их завидным аппетитом. Сознание общей беззащитной доли невольно пробуждало в одиноком мальчике сострадание к этим гонимым птицам.

С этими мыслями он сел на корточки, отбросив в сторону трещетку, как орудие коварное, равно обидное и для птиц, и для него самого, их покровителя. Вдруг он почувствовал сильный удар по спине, сопровождавшийся знакомым звуком, напомнившим его испуганному воображению противную трещетку. Птицы и Джуд всполошились одновременно, и изумленным глазам мальчика представилась важная фигура самого Траутхэма. Красное лицо его злобно уставилось на жертву, скорчившуюся от страха и боли, а рука размахивала подхваченной трещеткой.