Джунгли

В тот же миг раздавался оглушительный визг; посетители испуганно вздрагивали, женщины бледнели и отшатывались. Визг повторялся, еще более громкий и отчаянный, потому что, начав это путешествие, свинья из него уже не возвращалась. С вершины колеса ее подхватывала двигавшаяся по канату тележка, и свинья медленно проплывала в другой конец зала. Тем временем колесо вздергивало другую свинью, за нею третью и четвертую, пока не получался двойной ряд подвешенных за ногу свиней, отчаянно бьющихся и визжащих. Шум стоял невообразимый; казалось, что лопнут барабанные переношен, что зал не вместит в себя все эти звуки, что обвалятся стены или обрушится потолок. Пронзительный визг смешивался с глухими воплями, хрюканье — с предсмертными стонами. Затем на мгновение наступало затишье, которое сменялось новым взрывом, еще более громким, достигавшим ошеломляющего апогея; кое-кто из посетителей не выдерживал, мужчины глядели друг на друга, нервно посмеиваясь, а женщины сжимали руки, кровь приливала к их лицам, и на глазах навертывались слезы.

Между тем люди внизу продолжали работать, ни на что не обращая внимания. Их не трогали ни визг свиней, ни слезы посетителей; они привязывали животных одно за другим и быстрым ударом перерезали им глотки. Свинья за свиньей, истекая кровью, испускала предсмертный визг, затем, продолжая свой путь, исчезала в чану с кипящей водой.

Все это проделывалось с таким спокойствием и деловитостью, что посетители смотрели, словно завороженные. Это было машинное производство свинины, основанное на прикладной математике! Тем не менее даже лишенные воображения люди невольно задумывались над судьбой этих свиней: ведь они были ни в чем не повинны, так доверчиво шли, столько человеческого было в их возмущении и столько правоты! Они ничем не заслужили такого конца, и боль усугублялась оскорблением, ибо что может быть оскорбительней безразличного, хладнокровного убийства на колесе, не смягченного ни сожалением, ни слезой! Правда, иногда посетители плакали, но беспощадная машина продолжала работать. Все это было похоже на совершаемое в застенке кошмарное преступление, о котором никто не знает и не догадывается, преступление невидимое и тайное.

Долгое созерцание этого зрелища невольно настраивало на философский лад, заставляло мыслить символами и подобиями, заставляло вслушиваться в свиной визг вселенной. Как тут было не поверить, что где-то здесь, на земле или под землей, есть рай для свиней, где им воздастся за все их страдания? Каждая из этих свиней обладала индивидуальностью. Были здесь свиньи, белые и черные, коричневые и пятнистые, молодые и старые, длинные и худые и чудовищно толстые. И у каждой были свои особенности, своя воля, надежды, стремления, каждая верила в себя, уважала себя, была преисполнена чувства собственного достоинства. С надеждой и твердой верой занималась она своими делами, а мрачная тень уже нависала над ней и ужасный рок подстерегал ее на дороге. И вот он настигал свинью и хватал ее за ногу. У него не было ни жалости, ни угрызений совести, его не трогали ни протесты, ни вопли, он вершил свое жестокое дело, словно у свиньи не было ни собственных желаний, ни собственных чувств; он перерезал ей горло и смотрел, как она бьется в агонии. И как было после этого не поверить, что где-то должен быть свиной бог, которому дорога свиная личность, для которого что-то значат свиные визги и мучения! Бог, который возьмет эту свинью в свои объятия и утешит ее, наградит за честные труды и объяснит ей смысл ее жертвы! Быть может, эти мысли смутно промелькнули в сознании нашего простодушного Юргиса, когда он, собираясь уходить вместе с остальными, пробормотал:

— Dieve![10] Какое счастье, что я не свинья!