Джузеппе Бальзамо (Части 4, 5)

Если бы кто-нибудь видел, с каким наслаждением этот приверженец старой философии, скептик, насмешник купался в сыпавшихся на него милостях, не желая замечать, в какую он попал трясину, тот мог бы подумать, что Господь лишил г-на де Таверне не только сердца, но и разума.

Один Таверне мог заметить по поводу этих перемен в себе: "Изменился не я, изменились времена!"

Итак, он остался сидеть вместе с Андре, чувствуя некоторую неловкость оттого, что девушка внимательно и безмятежно смотрела на него ясными, бездонными глазами.

— Господин де Ришелье, кажется, сказал, сударь, что его величество поручил вам передать доказательство своего удовлетворения. Что же это?

— Ага! — воскликнул Таверне. — Она заинтересовалась… Вот бы никогда не поверил… Тем лучше, черт возьми, тем лучше!

Он медленно вынул из кармана ларец, который вручил ему накануне маршал, — так заботливые отцы достают пакетик с конфетами или игрушку, за которыми ребенок с жадностью следит глазами.

— Вот, — проговорил он.

— Драгоценности!.. — ахнула Андре.

— Они тебе нравятся?

Это был очень дорогой жемчужный гарнитур. Дюжина крупных бриллиантов соединяла между собой нитки жемчугов. Бриллиантовый фермуар, серьги и бриллиантовая нить для волос — все это стоило, по меньшей мере, тридцать тысяч экю.

— Боже мой! Отец! — вскрикнула Андре.

— Ну как?

— Это слишком великолепно… Король, должно быть, ошибся. Мне будет стыдно это надеть. У меня же нет подходящих туалетов для таких дорогих камней!

— Ну-ну, ты еще пожалуйся! — насмешливо бросил Таверне.

— Сударь, вы меня не понимаете… Мне очень жаль, что я не могу носить эти драгоценности: они слишком хороши.

— Король, подаривший этот ларец, мадемуазель, достаточно знатный сеньор, чтобы подарить вам и платья.

— Но, отец… эта щедрость короля…

— Вы полагаете, что я ее не заслужил? — спросил Таверне.

— Простите, сударь, вы правы, — согласилась Андре, опустив голову; однако сомнения не оставляли ее.

Подумав с минуту, она захлопнула ларец.

— Я не стану носить эти бриллианты, — заявила она.

— Почему? — встревожился Таверне.

— Потому, отец, что у вас и у брата нет даже самого необходимого, а от этой роскоши у меня заболели глаза, как только я вспомнила о стесненных обстоятельствах, в которых вы живете.

Таверне с улыбкой пожал ей ручку.

— Об этом можешь не беспокоиться, дочь моя. Король осчастливил меня еще более, чем тебя. Мы попали в милость, дорогое дитя мое! И было бы непочтительно и неблагодарно появиться переднего величеством без украшения, которое он соблаговолил тебе приподнести.

— Хорошо, я повинуюсь, отец.

— Да, но ты должна делать это с удовольствием… Кажется, это украшение не очень тебе нравится?

— Я ничего не понимаю в бриллиантах, отец.

— Могу тебе сообщить, что только жемчуг стоит пятьдесят тысяч ливров.

Андре молитвенно сложила руки.

— Как странно, что его величество делает мне такие подарки! Что вы на это скажете, отец?

— Я вас не понимаю, мадемуазель, — сухо сказал Таверне.

— Уверяю вас, отец, что, если я надену эти драгоценности, это вызовет толки.

— Почему? — так же сухо спросил Таверне и сурово посмотрел на дочь, опустившую глаза под его холодным взглядом.

— Мне неловко.

— Мадемуазель! Довольно странно, признайтесь, что вы чувствуете неловкость там, где я ее не вижу. Да здравствуют добродетельные девицы, угадывающие зло, как бы хорошо оно ни было скрыто, когда никто его не замечает! Да здравствует наивная и чистая девушка, способная заставить покраснеть меня, старого гренадера!

Андре смутилась и закрыла лицо руками с прелестными перламутровыми ноготками.

— Ах, брат, — прошептала она. — Почему ты так далеко?

Слышал ли Таверне ее слова? Догадался ли он благодаря уже известной читателю прозорливости его? Кто знает? Однако он сейчас же изменил тон и, взяв Андре за обе руки, сказал:

— Дитя мое! Разве отец тебе не друг?

Нежная улыбка проглянула и заиграла на омрачившемся было личике Андре.

— Разве я здесь не для того, чтобы тебя любить, чтобы дать тебе совет? Разве ты не гордишься тем, что помогаешь преуспеть и брату и мне?

— Да, да, разумеется, — согласилась Андре.

Барон ласково посмотрел на дочь.

— Так вот, — продолжал он, — как справедливо заметил герцог де Ришелье, ты скоро станешь королевой де Таверне… Король тебя отличил… Ее высочество дофина — тоже, — с живостью прибавил он. — В семейном кругу августейших особ, осчастливив их своим присутствием, ты составишь наше будущее… Подруга дофины, подруга… короля, какой почет!.. Ты необычайно талантлива и на редкость красива. У тебя чистая душа, ты лишена зависти и честолюбия… Ах, дитя мое, какую роль ты могла бы сыграть! Помнишь девушку, которая скрашивала конец жизни Карла Шестого? Во Франции благославляют ее имя… Вспомни Агнессу Со-рель, восстановившую честь французской короны! Все истинные французы чтят ее память… Андре, ты будешь посохом нашего славного монарха… Он будет тебя лелеять как родную дочь, и ты станешь править Францией по праву самой красивой, отважной и преданной.

Андре широко раскрыла глаза от удивления. Не давая ей опомниться, барон продолжал: