Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1

– Нет, – ответила графиня. – Вам известно, что сказала ее высочество, когда король представил меня ей?

– Речь совсем о другом. Этот молодой человек – Филипп де Таверне.

– Тот, что нанес вам удар шпагой?

– Вот именно. А знаете ли вы, кто это восхитительное создание, с которым он беседует?

– Эта девушка, такая бледная и величественная?

– Да, та, на которую сейчас смотрит король и имя которой он, по всей вероятности, спрашивает у ее высочества.

– Кто же она?

– Его сестра.

– Вот как? – спросила Дю Барри.

– Послушайте, Жанна, я не знаю, почему, но мне кажется, что вам так же нужно опасаться сестры, как мне – брата.

– Вы с ума сошли.

– Напротив, я исполнен мудрости. Во всяком случае, о юноше я позабочусь.

– А я погляжу за девушкой.

– Тише! – сказал Жан. – Вот идет наш друг герцог де Ришелье.

В самом деле, к ним, сокрушенно покачивая головою, подходил герцог.

– Что с вами, дорогой герцог? – спросила графиня, улыбаясь самой очаровательной из своих улыбок. – Вы чем-то недовольны.

– Графиня! – сказал герцог. – Не кажется ли вам, что все мы слишком серьезны, я бы даже сказал, почти печальны для столь радостного события? Когда-то, помнится мне, мы уже встречали такую же любезную, такую же прекрасную принцессу: это была матушка нашего дофина. Все мы тогда были гораздо веселей. Может быть, потому, что были моложе?

– Нет, – раздался за спиной герцога голос, – просто, дорогой маршал, королевство было не таким старым.

Всех, кто услышал эти слова, будто обдало холодом. Герцог обернулся и увидел пожилого дворянина с элегантными манерами; тот с печальной улыбкой положил ему руку на плечо.

– Черт возьми! – вскричал герцог. – Да это же барон де Таверне!

– Графиня, – продолжал он, – позвольте представить вам одного из моих самых давних друзей, к которому я прошу вас быть снисходительной: барон де Таверне-Мезон-Руж.

– Это их отец! – сказали в один голос Жан и графиня, склоняясь в поклоне.

– По каретам, господа, по каретам! – прокричал в это мгновение майор королевских войск, командовавший эскортом.

Оба пожилых дворянина раскланялись с графиней и виконтом и направились вместе к карете, радуясь встрече после долгой разлуки.

– Ну что ж, – сказал виконт, – хотите, я скажу вам одну вещь, дорогая моя? Отец мне нравится ничуть не больше, чем его детки.

– Какая жалость, – отозвалась графиня, – что сбежал этот дикарь Жильбер! Уж он-то рассказал бы нам все, недаром же он воспитывался в их доме.

– Подумаешь! – сказал Жан. – Теперь, когда нам больше нечего делать, мы его отыщем.

Они замолчали; карета тронулась с места. На следующий день после проведенной в Компьене ночи оба двора, закат одного века и заря другого, перемешавшись, отправились по дороге в Париж – разверстую пропасть, которая всех их должна была поглотить.

Глава 7.

БЛАГОДЕТЕЛЬНИЦА И ЕЕ ПОДОПЕЧНЫЙ

Пора вернуться к Жильберу, о бегстве которого мы узнали из возгласа, неосторожно вырвавшегося у его благодетельницы, г-жи Шон.

С тех пор как в деревушке Ла Шоссе во время событий, предшествовавших дуэли Филиппа де Таверне с виконтом Дю Барри, он узнал имя своей благодетельницы, восхищение ею нашего философа заметно поубавилось.

Часто в Таверне, в то время как, спрятавшись среди кустов или в грабовой аллее, он горящими глазами следил за гулявшей со своим отцом Андре, он слышал категоричные высказывания барона о графине Дю Барри.

Неслучайная ненависть старого Таверне, пороки и воззрения которого нам известны, нашла отклик в сердце Жильбера. Андре никоим образом не оспаривала того дурного, что говорил барон о Дю Барри: во Франции ее презирали. И наконец, что окончательно заставило Жильбера принять сторону барона, – это неоднократно повторенная фраза Николь: «Ах, если бы я была графиней Дю Барри!»

В продолжение всего путешествия Шон была очень занята, причем вещами слишком серьезными, чтобы обращать внимание на перемены в расположении духа Жильбера, вызванные тем, что он узнал, кто были его спутники. Она приехала в Версаль с одной заботой: как можно выгодней для виконта представить удар шпагой, полученный им от Филиппа и который не мог служить его чести.

Едва въехав в столицу если не Франции, то, по крайней мере, французской монархии, Жильбер забыл о своих мрачных мыслях и не мог скрыть своего восхищения. Версаль, величественный и холодный, с его громадными деревьями, большинство которых уже начали засыхать и гибнуть от старости, внушил Жильберу то чувство благоговейной печали, которому не в состоянии противиться ни один даже трезвый ум при виде великих сооружений, плодов человеческого упорства или созданных мощью природы.