Джузеппе Бальзамо (Записки врача)

Дорога, с одной стороны которой возвышалась гора, а с другой был обрыв, на протяжении полульё здесь круто спускалась в долину, где змеилась Мёз. Ехать по ней, не подвергаясь опасности, можно было только шагом, и поэтому форейторы, когда снова двинулись в путь, пустили лошадей аллюром.

Туча, продолжая надвигаться, опускалась все ниже, расползалась по земле, смешиваясь с туманом, как бы расталкивая голубоватые облачка, которые пытались расположиться по ветру, словно корабли во время морского сражения.

Вскоре за огромной, пугающе-белой тучей, расползавшейся по небу со скоростью прибывающей во время прилива воды, исчезли последние солнечные лучи. Тускло-серый свет просачивался сквозь тучу, едва освещая землю. Листья на деревьях затрепетали, хотя даже слабый ветерок не колебал их, и потемнели, как бывает после захода солнца.

Внезапно вспышка молнии распорола тучу, небо словно раскололось на тысячу огненных кусков; испуганный взгляд проникал в неизмеримую глубь небосвода, пылавшую, словно адская бездна.

В тот же миг удар грома, достигший лесной опушки, вдоль которой проходила дорога, потряс землю и подстегнул огромную грозовую тучу, словно бешеного коня. Карета, однако, продолжала свой путь, пуская сквозь трубу дым, черный вначале и превратившийся постепенно в прозрачно-опаловый.

Небо потемнело, и сейчас же оконце на крыше кареты засветилось ярко-красным огнем; было ясно, что обитатель этой коробки на колесах, не обращая внимания на дорожные случайности, принимал возможные меры, чтобы не прерывать дело, которым он был занят.

Карета все еще находилась на плоскогорье и не начала еще спускаться, когда раздался другой, более мощный, зазвеневший металлом раскат грома, затем пошел дождь, вначале падавший редкими каплями, а потом хлынул частый и сильный: можно было подумать, что небо пускает на землю множество стрел.

Форейторы совещались, поэтому карета остановилась.

Тот же голос, только на сей раз на чистейшем французском языке спросил:

— Какого черта мы здесь торчим?

— Мы спрашивали друг друга, стоит ли ехать дальше.

— Сначала у меня надо было спросить. Вперед!

Голос был такой властный и мощный, что форейторы повиновались, и карета покатилась вниз.

— В добрый путь! — прибавил голос.

На минуту приподнявшись, кожаные занавеси вновь упали, скрыв говорившего от форейторов.

Глинистая дорога, залитая потоками дождя, стала такой скользкой, что лошади не могли идти.

— Сударь! — сказал форейтор, придерживая коренную. — Дальше ехать нельзя.

— Это почему же? — переспросил уже знакомый нам голос.

— Кони не идут дальше, они скользят.

— Сколько нам осталось до смены лошадей?

— Далеко, сударь, мы от нее в четырех льё.

— Вот что, любезный, подкуй своих лошадей серебром и поезжай, — произнес незнакомец, отодвинув занавеску и протянув четыре экю по шесть ливров.

— Вы очень добры, — сказал форейтор, зажав монеты в огромном кулаке, а потом засунув их в широченный сапог.

— Мне показалось, господин что-то тебе сказал? — спросил второй форейтор, услыхав, как звякнули упавшие в сапог монеты: ему тоже хотелось принять участие в интересном разговоре, принимавшем столь любопытный оборот.

— Да, он говорит, что надо ехать!

— Вы что-нибудь имеете против, друг мой? — спросил путешественник ласково, но твердо, давая понять, что не потерпит возражений.

— Да не я, сударь, это лошади не идут! Видите, не слушаются…

— А для чего же существуют шпоры? — спросил путешественник.

— Да хоть проткни я им живот, они ни шага больше не сделают. Пусть меня Бог накажет, если…

Не успел добрый малый договорить, как вспыхнула молния и раздался оглушительный грохот, в котором потонули последние его слова.

— Не вовремя я Бога помянул! — проговорил форейтор. — Ох, сударь, глядите: карета сама пошла, ох, сейчас она и понесется! Господи Боже, сами едем!

В самом деле, лошади не могли сдержать тяжелую повозку, давившую им на круп, ноги их оступались, скользили, карета катилась все быстрее.

Лошади обезумели от боли и понесли, экипаж стрелой полетел вниз по темному склону навстречу неизбежной гибели.

Путешественник высунулся из кареты.

— Бездельник! — закричал он. — Мы все из-за тебя погибнем! Держи левее, да левее же!

— Вас бы на мое место, сударь! — прокричал в ответ перепуганный насмерть форейтор, безуспешно пытаясь поймать вожжи и обуздать непослушных лошадей.

— Джузеппе! — вскричала женщина, которую до тех пор не было слышно. — Джузеппе, на помощь! На помощь! Святая Мадонна!

Этот призыв к Божьей матери вполне был уместен, так как катастрофа казалась неизбежной, ужасной, невообразимой. Тяжелая карета, потеряв управление, неслась к пропасти, над которой уже, казалось, занесла копыта передняя лошадь. Еще три оборота колес, и лошади, экипаж, форейторы — все было бы смято, погибло бы в бездне. В тот самый миг путешественник прыгнул из кабриолета прямо на дышло, схватил всадника одной рукой за шиворот, другой — за ремень, приподнял, словно младенца, отшвырнул шагов на десять, вскочил вместо него в седло и схватил вожжи.

— Левее! Левее, дурак! — диким голосом крикнул он другому форейтору. — Не то убью!