EDEN

Но что я могу сделать? Кого хочу позвать?

Запрокидываю голову назад и набираю в грудь побольше воздуха, а потом выкрикиваю, молотя кулаками дверь: «Люциус! Люциус!»

Тишина в ответ. В отчаянии я зову остальных:

— Беллатрикс! Долохов! Люциус!

Прижимаю ухо к двери в надежде услышать шаги или хотя бы их крики и проклятья в мой адрес.

Ничего. Только тишина.

Кричу от злости и пинаю дверь, — большой палец на ноге пронзает боль, — а потом, отвернувшись, прислоняюсь спиной к двери, беспомощно глядя в пустоту комнаты.

Глупая. Неужели, действительно веришь, что они спасли бы Гарри только потому, что ты их попросила об этом?

Желудок крутит так, будто я спускаюсь на скоростном лифте.

Некоторое время я стою, не двигаясь, безучастно глядя перед собой.

Все будет хорошо. Орден не пустит его в Нору, а даже если и так, то они пойдут с ним. А уж Орден-то сможет победить, так уже было раньше. Плюс ко всему, Уизли не дадут убить Гарри. Он был им почти как сын все эти годы, так с чего им желать ему смерти?

Эта мысль греет душу. Я не могу думать иначе. Я должна доверять им, потому что если не буду, то…

Минутку.

Это что… Омут Памяти?

Не может быть! Что он делает в моей комнате?

Осторожно подхожу к серебряной чаше, стоящей на моем туалетном столике, заглядывая в нее.

Это действительно Омут Памяти. Прозрачные пучки и нити свиваются в причудливые узоры внутри чаши.

Но чьи это воспоминания? И какого черта они делают в моей комнате?

Нервно озираюсь по сторонам.

Может быть, Люциус здесь под плащом-невидимкой. Возможно, он по каким-то причинам хочет, чтобы я заглянула в Омут, и сейчас наблюдает за мной.

Но с чего бы ему так поступать?

— Перестаньте прятаться, вы, жалкий трус, — в ярости шепчу я.

Нет ответа.

Поворачиваюсь к Омуту, нерешительно заглядывая внутрь, всматриваясь в серебристые спиралевидные нити чужих мыслей. Не соображая, что делаю, я протягиваю руку и касаюсь кончиками пальцев дымчатой субстанции.

Меня затягивает в Омут, и я будто падаю в водоворот, вращаясь среди этих призрачных вихрей. Глубже, глубже…

Пока не касаюсь ногами каменного пола в комнате.

Она почти как моя, но обстановка в ней богаче: кровать с балдахином, стены увешаны гобеленами.

Думаю, это другая комната в этом же доме. Странно… здесь уютно, почти как дома. Если вообще можно когда-нибудь назвать это место домом.

Секунду спустя в воздухе появляются две фигуры. Это Люциус, поддерживающий под руку Долохова, который сейчас без сознания.

Это воспоминание о той ночи? Ночи, когда Люциус стал моим спасителем из той черной непроглядной тьмы, в которую превратилась моя жизнь?

Люциус отпускает Долохова, презрительно и с отвращением глядя на него, а потом достает палочку.

— Иннервейт!

Долохов медленно открывает глаза и садится, постанывая от боли и хватаясь за голову.

— Поднимайся, Антонин, — Люциус растягивает слова. — Хоть раз в жизни прояви чувство собственного достоинства.

Долохов неуверенно встает, ехидно посмеиваясь.

— Достоинства, Люциус? — Он отряхивает пыль с мантии. — Интересно, это достоинство толкнуло тебя на защиту этой потаскушки?

Люциус грубо хватает его за отворот мантии и тащит через всю комнату, толкая его спиной к стене и сдавливая его горло. О, теперь Долохов выглядит испуганным. Он с ужасом смотрит на кончик палочки Люциуса, направленной ему в лицо. Сейчас на лице этого ублюдка написан тот же самый страх, что владел мной в ту ночь. О, да!

— Это не игра, — шепчет Люциус. — Она — грязнокровка. Кусок маггловской грязи. Была бы она ведьмой, тогда был бы другой разговор, но тебе известно, что грязнокровок нельзя трогать.

Лицо Долохова искажается яростью.

— Конечно, я знаю это, Люциус, — шипит он. — Не ты ли множество раз напоминал мне об этом? Удивительно, как это одни правила распространяются только на тебя, а другие — на всех остальных. Что бы сказал Темный Лорд о Люциусе Малфое, рьяном защитнике чистокровных обычаев, заигрывающем с грязной маггловской девкой?

Люциус глубоко вздыхает, черты его лица напряжены, и он бледнеет, пытаясь побороть злость.

— До тех пор, пока ты обещаешь мне впредь не высказывать таких омерзительных предположений, я буду делать вид, что не заметил оскорбления.

Долохов просто улыбается.

— Я почти попал в яблочко, Люциус? — Он практически выплевывает каждое слово.

— Предупреждаю тебя, Антонин…

— Нам всем это уже известно. Мы обсуждали это с Беллатрикс. Ей противно. Противно от того, что ты привязался к сучке. Какого хрена ты трахаешь грязнокровку, когда у тебя есть такая красавица-жена и Беллатрикс? Ты что, хочешь запачкать…

Люциус бьет Долохова кулаком в лицо, тот вскрикивает, хватаясь за нос, и скулит от боли, по его пальцам течет алая кровь.

— Постыдился бы, Антонин, — ледяным тоном произносит Люциус. — Это тебе присущи все эти извращения, и не смей обвинять меня в том же. Она такая грязная, что до нее даже дотрагиваться страшно, и я бы никогда так не поступил.