Эдгар По в России

Эдгар с наслаждением снял со спины вязанку, уронил дрова на металлический лист, выпрямил спину и огляделся. Первое, что бросилось в глаза, — большой мольберт, на который был наброшен платок — словно на зеркало, после смерти хозяина. Рядом стояла простая плетеная корзина, заполненная кистями — как чистыми, так и покрытыми окаменевшей краской. Судя по всему, это была мастерская художника. Кому же еще нужно столько света и кто станет делать широкие окна в холодном городе?

— Садитесь, сударь, — предложила хозяйка, указывая на грубый табурет, примостившийся в углу, рядом со столом из красного дерева. — Я хотела бы угостить вас чаем. Чайник еще не остыл.

Пока старуха хлопотала, Эдгар с любопытством озирался по сторонам. Ему впервые довелось побывать в мастерской художника. Но, кроме мольберта и кистей, в комнате ничего не было. Ни картин на стенах, ни гипсовых моделей. Хотя одна из стен была занавешена плотной шторой.

Старуха поставила на стол фарфоровую чашку, наполненную чаем, маленькое блюдце с мелко наколотым сахаром, широкую вазу с маленькими ржаными сухариками.

— Угощайтесь, — радушно предложила она: — Извините, к чаю больше нечего нет.

Эдгару сейчас ничего и не хотелось, кроме горячего чая, и, поблагодарив хозяйку кивком, взяв уже чашку, вспомнил вдруг, что следовало бы снять шляпу и плащ. Смутившись, принялся пристраивать головной убор возле табуретки.

— Давайте я вам помогу, — приняла хозяйка крылатку и шляпу. — Я сейчас все почищу, а потом пристроим ваши вещи около печки, чтобы они высохли.

Старуха скрылась куда-то за занавеску, откуда послышалось шарканье платяной щетки. Вернувшись, хозяйка пристроила одежду на деревянный крючок, торчавший около печи.

— Вы иностранец, сударь, — констатировала хозяйка. — А еще и поэт, наверное.

Эдгару По захотелось застонать. Ну почему в России все сразу опознают в нем иностранца, да еще и поэта? С иностранцем было понятно из-за неподходящей одежды, а вот с поэтом?

Женщина была немолода. Давно немолода. Хотелось бы написать, что на ее лице «сохранились следы былой красоты», но, увы, даже этот избитый несколькими поколениями литераторов штамп к ней не подходил. Отвисшие щеки, запавшие глаза, огромная бородавка на подбородке и оттопыренная нижняя губа. Но хуже всего — некогда белый, а ныне застиранный платок, повязанный так, что делал хозяйку еще уродливее и старше. Из одежды — бесформенная юбка, изначальную ткань которой скрывали множество заплат и вытертая до белизны, продранная кофта, называвшаяся одеждой только по недоразумению. Но что-то мешало считать женщину уродливой или отталкивающей.

— Хотите, я подарю вам шубу своего покойного мужа? — вдруг предложила женщина. — Она неновая, но вполне приличная. Надо бы выбросить, но рука не поднялась. Вам в ней будет гораздо удобнее, чем в крылатке. Скоро начнутся настоящие холода, вам будет нелегко.

Эдгару уже и сейчас было плохо, он давно мечтал, чтобы ему подарили теплую верхнюю одежду, но не желал, чтобы эта шуба была с чужого плеча, тем более что ее носил когда-то мертвец, который, вполне возможно, умер прямо в ней. Представив, как с покойника стаскивали шубу, юноша передернулся. Женщина поняла его жест и не стала настаивать.

— Мой муж был художником, — сказала старуха. — Он из самых что ни на есть простых людей, из крепостных. Батюшки моего крепостным, — уточнила она.

— Вы вышли замуж за крепостного художника? — удивился Эдгар, знавший, что в России такого не бывает. Мужчины берут в наложницы своих белых рабынь, но никогда не признают законными собственных детей, прижитых в такой связи. Тот же Пушкин как-то обмолвился, что от него забеременела крепостная девка, и он поспешил выдать ее замуж в дальнюю деревню. Да и в Америке множество случаев, когда негритянка рожает от своего хозяина, но родившиеся дети остаются рабами своего же отца. Но чтобы девушка вышла замуж за крепостного?!