Единая параллель

Уже перед взлетом, словно бы для проверки переговорного аппарата, генерал деликатно поинтересовался:

— А этот Вахромеев кем тебе доводится, дочка? Не муж ли?

Она ответила не сразу. Прогазовала мотор, поглядывая на солдат, придерживающих крылья:

— Не муж, а как бы вам сказать… Больше чем муж, понимаете?

— Не понимаю, — рассмеялся генерал, — У меня такие дела очень давно были. Забыл!

На обратном пути генерал все время думал о предстоящих боях, о том времени, когда, смяв врага, его танковые колонны в грохоте и пламени вырвутся в глубокий тыл на бескрайние украинские равнины. Он любил загадывать наперед.

К тому времени он должен будет располагать еще более глубокой разведкой: дерзкой, смелой, инициативной.

Этот вихрастый лейтенант-сибиряк вполне может возглавить одну из таких рейдовых разведгрупп. Уже сейчас его следует взять на заметку.

А посылать его будет трудно… Он чем-то неуловимо и точно напоминал сына, несмотря на разницу в возрасте. Может быть, вихром-метелкой на макушке или нарочито дерзким прищуром, за которым прячется обыкновенная мальчишеская робость…

На аэродроме генерала ожидал встревоженный начальник разведки Беломесяц. Сразу же доложил: оказывается в течение ночи Манштейн перенацелил свой танковый таран. Не добившись успеха вдоль Симферопольского шоссе, где насмерть стояли танкисты-катуковцы и гвардейцы генерала Чистякова, он повернул танковые дивизии «Адольф Гитлер», «Рейх» и, собственно, весь эсэсовский танковый корпус — на Прохоровку.

Это говорило о многом. Генерал поежился, вспомнив недавнюю лобовую атаку тупорылого «фоккера».

Ну что ж, очевидно, предстоит встречный бой. Схватка по принципу: «лоб в лоб».

3

Сразу возникла звенящая тишина…

Мир съежился, сжался в комок, сбежался в одну точку, на которую, лениво сваливаясь на крыло, тройками, поочередно пикировали «юнкерсы».

Вахромеев навзничь лежал на дне окопа и смотрел на падающие бомбы: отделившись точками от грязного самолетного брюха, они стремительно крупнели, вытягивались в длину, все больше напоминая очертаниями зловещие капли.

Земля грубо и больно подбросила его, кусок глины с бруствера ударил в каску, рассыпался — небо заволокло пылью…

И странно — именно в этот миг он увидел Ефросинью. Увидел ее склоненное лицо, распахнутые, вопрошающие глаза. С ним это случалось не раз: в самые трудные минуты, на зыбкой грани бытия и смерти, из всего прошлого, пережитого он успевал увидеть только ее. И каждый раз понимал: значит, ему опять удалось перешагнуть смерть.

Он перевел дыхание — пронесло… Теперь будет легче: при бомбежке самые страшные — первые бомбы.

Оцепенение ушло, возвращались звуки. Тявкали на косогоре зенитки. Воздух корежился, ввинчивался в уши: включив сирены, падало очередное звено пикировщиков.

Бомбовые серии стали уходить вниз по склону на «нейтралку». Вахромеев еще по Сталинграду знал, как стелется немецкий «бомбовый ковер»: сначала по траншеям, потом по заграждениям, по минному полю и — жди танки.

Слева, километрах в трех, над осиновой рощицей повисла еще одна девятка «юнкерсов», они остервенело бомбили вчерашние позиции гаубичного дивизиона. Бомбили по пустому месту: «пушкари» сменили позиции накануне в половине десятого, уже в сумерках, когда вахромеевская рота «садилась» в эти искромсанные траншеи, где почти ничего не осталось от обороняющегося батальона.

Вахромеевцы опять «затыкали дыру». Роту автоматчиков Вахромеева еще со Сталинграда называли «ночниками» — они ходили в бой обычно ночью с десантными кинжалами за пазухой, и, если надо было взять дом, они его брали, врукопашную очищая этажи.

Полковник, командир дивизии, берег вахромеевцев, любовно называя их «карманной ротой», и бросал в бой только в крайнем случае, в положении полной безысходности, когда под командирской рукой уже ничего не было и приходилось «выворачивать карманы».

Тогда на обледенелых волжских откосах их высадилось ровно сто — полнокровная кержацкая сотня. А через месяц осталось сорок два. Вахромеев хорошо помнил горькую новогоднюю шутку: «сорок два встречают сорок третий».

Здесь, под Прохоровной, сибиряков в «карманной роте» и вовсе почти не осталось, а черемшанцев — только шестеро.

Немного стихло. Из блиндажа смененного вчера комбата крикнул телефонист:

— Товарищ капитан! Вас Первый требует!

«Не шестеро, а семеро», — подумал Вахромеев, имея в виду телефониста Аркашку Денисова, тоже черемшанца, старшего сына парторга Денисова. Правда, он из взвода связи, но в данный момент находится на позициях роты. Стало быть, входит в боевой счет.

Вчера в потемках Вахромеев сначала не узнал его, виделись они до этого редко. Сильно изменился Аркашка: вытянулся, похудел, носатый, в отца, сделался. И по-отцовски кашлял, кхекал: где-тo умудрился простуду схватить в этакую теплынь.

Вахромеев ему отлил из фляги полкружки спирта для растирания на ночь, ну и для внутреннего сугреву. Впрочем, это не помогло: парень и сегодня покашливал, прикрыв телефонную трубку.

— На солнце прогреться надо, — ворчливо сказал Вахромеев. — А то сидишь тут в сырости, как крот.