Единицы времени

Иосиф на вопрос о возвращении в Россию ответил, что «хотел бы побывать там, увидеть некоторые места, могилы родителей, но что‑то мешает мне сделать это. Не знаю, что именно. Иногда человек сам себя не в силах понять». «Что‑то» и мне долго мешало сесть в самолет и отправиться в покинутое отечество. Слишком больно. Ты можешь потерять направление и возвратиться в раздвоенность души. Кто‑то из философов, кажется Шопенгауэр, говорил, что «нужно уклоняться от страданий, избегать их» — наверное, потому, что они все равно тебя найдут. И, чтобы преодолеть это «что‑то», этот психологический барьер, то есть подготовиться к внесению дополнительного элемента абсурда в свою жизнь, мне потребовалось время.

Для первого визита я взяла сына Даничку — показать ему город, место его рождения. «Мама, не плакай», — утешал меня Даничка, как только мы приземлились в Пулково. А я плакала. И каждый раз «плакаю», прилетая в покинутое отечество. Уже в аэропорту начинаю испытывать лихорадочное беспокойство. С чем сравнить это состояние? Подступает ожидание чего‑то непоправимого, вот–вот что‑то произойдет, опасения, боязни — нет устойчивости. Вы выпали из естественной среды. Может быть, оттого, что притупились необходимые для жизни в России инстинкты — быть на страже: несущиеся на тебя машины, падающие с крыш сосульки, кирпичи, мусор, под ногами скользкие тротуары, ямы, лужи, толкающиеся и огрызающиеся люди? Каждодневные испытания уже позади. Родились совсем иные инстинкты. Чувство сильного беспокойства отступает, хотя и остается неким фоном. Я уже слышу разговорную, бытовую речь, без которой соскучилась, площадные интонации, встречаю друзей, изумляюсь городу, радуюсь, что в России есть что‑то положительное. И забываюсь.

Есть место, куда не приду, это было бы слишком, — в нашу с Яковом квартиру на Гражданке: не выдержать присутствия там того духа. Там на стенах застыли слова любви, в том пространстве повисли мысли, там обжигают тени Якова — он задумчиво стоит и курит. Там в шкафах прячутся запах. краски детских игрушек. И я не поручусь, что вдруг от тепла все оживет, выглянет и захватит меня. Лицом к лицу столкнусь сама с той собою. И не узнаю себя. Там по кухне витает мой диалог с моей младшей сестрой Ольгой про Иосифа. Закрываю глаза и слушаю.

«Я пришла к поэту в гости. Отдала ему его стихи, — несколько иронично говорит Ольга. — Он сказал, что я — отражение тебя. так же смеюсь и так похожа. Этот ваш поэт (Иосиф) рыжий и конопатый и глаза все время трет — внешне мне не понравился. Некрасивый. Хотя приятные слова говорил. И голос картавый. Приглашал выпить кофе. Но я отказалась». И мое сожаление: «Ты ничего не понимаешь в красоте. Красота — это индивидуальность. Это смысл. Есть лица, которые нужно улавливать». — «Вот ты и вылавливай, а я буду с уже пойманными». И что эта красавица упустила? Боюсь разбудить что‑то давно уснувшее, от сна останется горечь во рту. «Что будет поразительней для глаз, чем чувства, настигающие нас с намереньем до горла нам достать?»

Один раз в темноте проехала мимо дома моей юности на Лесном. И хорошо, что не разглядела. А увидеть Иосифу тот дом, где вместо квартиры «черная дыра, будто туда упала бомба», в те «лучшие десять метров, которые я когда‑либо имел». Эта встреча, эта растрава оказалась ненужной. «Есть города, в которые нет возврата. То есть в них не проникнешь ни за какое злато». И еще: «Типы вроде меня реже и реже возвращаются восвояси».

Не все загадки можно разгадать. Будет утомительно скучно, если исчезнут все тайны и кроме истины ничего не останется. Поэты уничтожают скуку материальности бытия, придают таинственность и красоту действительности, одухотворяют любовь, окрашивают необычным образом жизнь — и тайны остаются.

Теперь часто приезжаю в свое отечество, приспособилась, сроднилась со своими чувствами. В других странах безразлично смотрю, вернее, сквозь свою принадлежность к родному отечеству и. саднит. В самых затрапезных городах и республиках нет вывороченных скамеек, замызганных подъездов с темнотой внутри, хлюпающего бездорожья, перекошенных деревень, заколоченных досками окон, убогих старух. Ужасающая бытовая культура остается, а советской власти уже нет. И мы со всех сторон слышим: «Ничего не изменилось», но мы‑то знаем, что изменилось, — сколько информации свалилось, сколько разнообразных интернетных сведений, сколько всего крутится в душе для осмысливания. И мы видим, что мы изменились, оставаясь прежними.