Единство и многообразие в Новом Завете Исследование природы первоначального христианства

Отметим акцент на осуществленной эсхатологии в логиях 1,3,11,19,35,37,51, 59,111,113; как мы видим, притчи о суде из призыва бдительно ждать конца превратились в призыв к благоразумию (21,103), а притчи о Царстве — в речения Премудрости (8,76,109). По мнению Кестера, Евангелие от Фомы отражает ту стадию традиции Q, когда акцент делался именно на реализованной эсхатологии. Но мне не кажется, что можно так же быстро избавиться от будущей эсхатологии в учении Иисуса (см. ниже, § 67.2), а поэтому Q — несомненно, более ранняя версия, которая ближе к учению Иисуса, чем другие, неэсхатологические варианты. Более того, логии Евангелия от Фомы более походят на деэсхатологизированную традицию, чем на доэсхатологическую: эсхатология логии 57(62) выглядит скорее как неустраненный остаток, нежели как предшественник более разработанной эсхатологизации.

62.3. Таким образом, роль премудрости в Q нельзя преувеличивать. Если эсхатологический элемент действительно был таким сильным, каким он кажется, то определенно Q не изображает Иисуса просто как учителя премудрости, высказывающего различные мысли. Напротив, христология и смысл Q

подразумевают скорое пришествие Иисуса как Сына Человеческого. В то же время мы должны отметить, что раннехристианские церкви не сохранили Q, оставив другой источник для Матфея и Луки — Евангелие от Марка. Q сохранился лишь постольку, поскольку его сохранил Марк, прочно связав с повествованием о страстях и поместив в контекст общего служения Иисуса, Его жизни, смерти и воскресения. Ранние церкви отказались от того, чтобы сохранять и использовать учение Иисуса обособленно от Его смерти; очевидно, что большинство ранних христиан источник Q сам по себе Евангелием не считало. Вполне возможно, что они осознавали опасность описания Иисуса только как носителя откровения и учителя премудрости. Не исключено, что некоторые даже боялись вовлечения

Q в траекторию гностицизирующей премудрости — хотя в этом случае по крайней мере метафора траектории предполагает более прочную связь и преемственность с позднейшим развитием, чем предполагают сами факты. Одним словом, в самом Q нет ничего явно гностического, даже узнаваемого "гностицизирующего уклона". Но также необходимо отметить, что, не включив в повествование предчувствия Иисуса о собственных страданиях и смерти (если не считать пяти–шести косвенных ссылок), составители Q

открыли дорогу тем толкованиям, которые с увяданием чаяний второго пришествия стали неизбежными и достигли наиболее полного выражения в Евангелии от Фомы и которые стали невозможными, когда традиция Q была тесно привязана к рассказу Марка о страстях.

Это опять-таки означает, что даже на самой ранней стадии использования предания об Иисусе вопрос преемственности и отождествления человека Иисуса с прославленным Христом был решающим для христианства. Первые христиане ценили не одного лишь земного Иисуса и Его учение само по себе, но учение Того, на Чье скорое пришествие как Сына Человеческого они надеялись (так в 0. Но даже то, как предания были изложены в Q, было, по зрелом размышлении, найдено неадекватным выражением христианского благовестия: в нем отсутствовал упор на то, что Иисус — одновременно Тот, Кто был распят и воскрес, и Учитель мудрости, и Сын Человеческий, грядущий во славе.