Эдвард Григ

Так он тяготел к покою. Но была и другая примета старости, гораздо худшая, с которой Оле Булль боролся: он ворчливо, недоброжелательно относился к новым композиторам, не верил в них и был убежден, что музыка, особенно ее мелодическое богатство, начинает заметно иссякать. Музыканты изощрялись в гармониях, как художники — в красках, но благородства рисунка, но совершенства формы, но величия мысли эти новомодные художники и музыканты уже не могли достичь. Да они и не стремились к этому и, кажется, вменяли себе в заслугу, что мысль у них развивается не так последовательно, как у предшественников. Они придумали новое словечко: настроение. Вообще они любили придумывать новые названия и даже новые теории, новую философию искусства. Этим они пытались скрыть свою беспомощность. У них был свой кумир — новоявленный мессия Рихард Вагнер.

Оле Булль не выносил Вагнера и смертельно скучал, слушая отрывки из вагнеровских опер. «Когда невозможно придумать мелодию, — говорил он, — ее огрызок называют лейтмотивом!» Правда, Оле Булль так и не побывал в Байрейте, городе, где был выстроен театр специально для опер Вагнера и где, как говорили, певцы пели и оркестр играл как-то по-особенному. Но уж одно то, что надо было затевать «особенное», казалось подозрительным Оле Буллю. Моцарту ничего не надо было придумывать: он не побоялся поставить «Волшебную флейту» в балаганном театре, и там она покорила всех. И Оле Буллю было неприятно, что Эдвард Григ, которого он любил, увлекался Вагнером. В финале фортепианной сонаты Грига Оле Буллю чудилось что-то вагнеровское, затмевающее мелодию и сумбурное…

А может быть, Вагнер не виноват? Оле Булль готов был допустить это. Мелодика, мелодическое богатство музыки, по-видимому, иссякает независимо от композиторов — как постепенно, если верить ученым, потухает живительный свет солнца. Но солнечного света, говорят ученые, хватит еще на миллиарды лет, а вот мелодии уже повторяются, нет в них и прежней свежести, и не волнуют они так сильно, они только нравятся, и то не всегда. Оттого и стали прибегать к изощренным гармониям, запутанным ритмам и причудливой, а порой и ошеломляющей инструментовке, что главная сила, богиня музыки — мелодия собирается нас покинуть.

Современное смятение в музыке коснулось и музыкальных форм: вот уже портится, теряет очертания старинная, благородная форма — соната. Говорят, что после Бетховена она расширилась, стала более драматичной… Вздор! Она стала только более расплывчатой. Соната — это схватка двух сил, сопоставление двух противоположностей и их борьба. Это драматический поединок, и он должен иметь оправданный конец — победоносный или трагический, но четкий, осмысленный. Должно стать ясно, чем

кончилась борьба, для чего она велась и к чему привела. Должно быть доказано, что борьба велась недаром, и даже если она кончилась гибелью героя — ибо в сонате всегда участвует герой, — то эта гибель не является его поражением!

И сами эти противоположные силы, эти крайности, эти враждующие души, иначе говоря — музыкальные темы сонаты, должны быть сильными, яркими, значительными. Они должны внушать нам понятие о мужестве. Это завещал Бетховен, это вывел из самой жизни Бах! А что происходит во второй половине XIX столетия? Соната становится только повествованием, цепью эпизодов, пускай интересных, — но борьбы характеров трагедии и разумного вывода уже нет!

Да, ученые, вероятно, правы: само солнце, если хотите знать, уже не то, что прежде! Оле Булль зябнет при этом солнце! А когда-то ему было очень жарко. Всегда жарко, в любое время года. Зимой солнце, по крайней мере, светило, и порой очень ярко. И трава была гуще, и ее зеленый цвет прямо слепил глаза. И, кстати, не встретишь теперь таких красивых людей, какие в былые годы попадались на каждом шагу!

Вот с этим-то настроением Оле Булль всячески боролся, сознавая, что так и начинается подлинная старость.

Но современную музыку он не мог признать и на полях клавира «Тристан и Изольда», там, где начинается вступление к третьему действию, написал: «Здесь все что угодно, только не музыка!»

В один из таких неприятных дней весной 1867 года Оле Булль получил приглашение из Кристиании приехать послушать «Первый концерт норвежской музыки». Это значило, что группа норвежских музыкантов приехала из Дании показать на родине, чего они добились за два года существования «Общества Эвтерпы». В программе, которую получил Оле Булль, он прочитал имена Кьерульфа, Свендсена, Нордрака и Грига. Эдвард Григ! И бедный Нордрак, музыка которого будет исполнена посмертно!

Оле Булль приехал в столицу в день концерта и вечером отправился в университет, где обычно происходили музыкальные собрания.