Ее андалузский друг

Гектор сидел на заднем сиденье машины, ожидавшей у ворот дома Софии. Пока она шла по дорожке, он следил за ней взглядом. Они посмотрели друг на друга. Когда она вышла из калитки, он перегнулся через сиденье и открыл ей дверь:

— Добро пожаловать, София Бринкман!

Она уселась рядом с ним, закрыла дверцу. Арон, сидевший за рулем, тронул машину с места.

— Привет, Арон! — поздоровалась она.

Тот кивнул и стал выезжать на дорогу.

— У тебя замечательный дом, — сказал Гектор.

— Спасибо.

Гектор поднял палец:

— Мне нравятся желтые домики.

— Надо же! — улыбнулась она в ответ.

— Ты давно тут живешь?

— Довольно давно.

Он искал, что бы еще спросить.

— Тебе здесь нравится? Хороший район?

София посмотрела на него так, словно вот-вот рассмеется этой бессмысленной светской болтовне. Гектор понял намек.

— Ну и отлично, — сказал он через некоторое время.

— Угу, — ответила она с улыбкой.

Они продолжали ехать.

— Спасибо за подарок, — продолжал Гектор. — Мне он понравился. Я им пользуюсь.

София подарила ему на день рождения держатель для денег — выбрала этот подарок потому, что он был и роскошный, и не слишком личный.

Поездка прошла легко. Гектор что-то говорил в своей обычной уверенной манере, то рассказывал, то задавал вопросы, умело избегая неловких пауз. Это у него отлично получалось. София не знала, отдает ли он себе в этом отчет, но во время всей поездки его правая нога чуть прикасалась к ее ноге.

Арон заехал в парк Хагапаркен и припарковался перед Домом бабочек.

— Тебе доводилось здесь бывать?

София отрицательно покачала головой. Они вышли из машины и вошли в огромную оранжерею. Какой-то мужчина предложил взять у нее плащ. Здесь было влажно и жарко, вокруг пели птицы, журчала вода и, оправдывая название этого места, повсюду порхали бабочки, равнодушные ко всему, в том числе и к своей красоте. София вдруг осознала, что ей нравятся бабочки — кажется, она всегда их любила.

В дальнем конце тропического зала стояли несколько деревянных стульев перед другим стулом, стоявшим на возвышении. Позади одинокого стула сидели в ожидании четверо музыкантов — один с виолончелью, двое со скрипками и один с флейтой.

Несколько человек уже устроились в ожидании концерта. София тоже села. Гектор поднялся на возвышение, привлекая всеобщее внимание. Поначалу он сказал что-то по-испански, потом перешел на шведский язык, рассказывая об испанском поэте, чьи произведения недавно были переведены на шведский. Среди тропической жары зазвучали аплодисменты.

Поэт — невысокий мужчина со счастливым лицом — поднялся на возвышение, уселся на стул, сказал несколько слов по-испански и начал читать свои стихи под тихий аккомпанемент квартета.

Поначалу София не знала, что и подумать. Она чуть было не захихикала, но потом до нее дошла серьезность происходящего. Женщина стала слушать звуки музыки и прекрасные стихи, которые мужчина читал спокойно, но с чувством. Казалось, в его словах ощущается гармония, хотя они и не были ей понятны. Бабочки летали вокруг собравшихся, словно стремясь показать самих себя. Мысли закружились в голове у Софии — о Гунилле Страндберг, о Гекторе, о себе самой. Они проворачивались по кругу, так и не приходя ни к чему конкретному. Эта внутренняя дискуссия продолжалась в ней с тех пор, как она повстречалась в больнице с Гуниллой. Словно кто-то подсказывал ей: следуй своему сердцу… Но когда она пыталась слушаться этого голоса, то понимала, что у нее, должно быть, не одно сердце. С одной стороны, то, на которое пыталась надавить Гунилла, говоря, что надо поступать по совести, — моральное сердце, но было у нее и еще одно сердце, которое Гектор загадочным образом сумел разбудить. Сердце, полное страсти, так долго спавшее крепким сном где-то в глубинах ее существа.

Во время их разговора в больнице Гунилла призывала ее «поступать правильно» — в том смысле, что доносить на Гектора Гусмана и есть правильно. «Мы на правильной стороне, — сказала она. — А он — нет». Понимала ли Гунилла, что за человек София? Медсестра — по определению человек, стремящийся поступать правильно. Она не могла ответить «нет» на такую просьбу со стороны полиции.

София подняла глаза, посмотрела на поэта, продолжавшего читать свои строчки. Затем покосилась на Гектора. Тот внимательно слушал. Ей нравилось смотреть на него, когда он был таким — сосредоточенным, неприступным. Она опустила взгляд на свои руки, сжатые на коленях. Каким словом это ни назови, контакт с Гектором установлен, игра началась. То, что, по словам Гуниллы, являлось правильным выбором, почему-то таковым не ощущалось.

Испанец продолжал читать, квартет играл, бабочки порхали, и внезапно по щекам Софии потекли слезы. Она стала рыться в сумочке, ища платок. Гектор повернулся к ней. Вероятно, он подумал, что ее растрогала вся эта романтическая обстановка. София принужденно засмеялась, словно смущаясь своих слез, поспешно вытерла их и притворилась, будто все ее внимание сосредоточено на музыке и стихах. Она чувствовала, что он все еще не сводит с нее глаз.