Ее величество

Хоронили его по-новому, без музыки. Тишина навалилась на всех присутствующих тяжёлым грузом. Мне подумалось: «В молчании очень трудно прощаться с человеком». Я бы предпочла, как в советские годы, духовые инструменты. И ещё скрипку. А его по старинке отпевали в церкви. Оказывается, это два несовместимых ритуала. Священник был молодой, мал росточком, худ, суетлив и равнодушен. Его блеклое, ничего не говорящее лицо раздражало. В моём представлении батюшка должен быть солидным, представительным, вызывающим доверие. Несоответствие моим канонам злило. Религиозный обряд проходил нудно, заунывно. Отсутствовал торжественный трагизм ухода человека в иной мир. Тщедушный священник бубнил что-то себе под нос как-то буднично, скороговоркой. Глаз от пола ни разу не поднял. Совсем как двоечник на экзамене. Я понимаю, традиции нужны как целительная успокоительная сила, они для людей – непреложная истина. И с этим надо считаться.

Потом речи над гробом, стоя у края разверстой могилы, сотрудники говорили тихими голосами. И они не помогли мне к покойному с сочувствием приблизиться душой… Опустили, закопали. Будто кусок дороги выровняли, холмик насыпали и венками обложили. Без музыки не чувствовалось торжественно-таинственного, печального завершения земных дней человека. И потом не было минуты сосредоточенного молчания, когда у присутствующих в головах происходит непривычная работа сакральных мыслей, когда через тишину можно услышать недосказанность, почувствовать любовь или горе… Постояли, потоптались неловко в сторонке от могилы, как бы не решаясь всерьёз прикоснуться к чужому горю, словно боясь унести его с собой... И пошли к автобусу растерянные, неудовлетворенные качеством свершившегося ритуала, какие-то немного испуганные. Пожилые коллеги глаза отводили. У некоторых лица были сосредоточенные, точно погружённые в сложные научные расчёты своего… возможно, близкого конца. Молодые люди посторонние неуместные разговоры завели. Был один из обиженных аспирантов. Он достаточно громко выражал своё недовольство усопшим. Я его слегка окоротила, мол, неприлично, неудобно сейчас…

Я стояла и смотрела на непривычные для лета чёрные костюмы мужчин, скромные, приглаженные прически женщин и не переставала задаваться вопросами: «Ушёл из жизни, а что у него дальше?.. Одному Богу ведомо?..» Еще пару лет назад такая мысль у меня просто не могла возникнуть. А вот теперь после череды одних за другими ушедших… рано отозванных Всевышним… Неожиданная вспышка понимания обожгла холодом горечи… и страха. Стала искать, чем бы мысленно в себе примириться со смертью… или хотя бы отвлечься… Вспомнила похороны своей коллеги в деревне. Батюшка что-то строго и торжественно говорил, певчие печально вторили ему высокими красивыми голосами. Вдруг на гроб бросилась немолодая женщина в черном и громко жалостливо завыла: «На кого же ты нас покинула». У присутствующих невольно потекли слезы. Это были слезы очищения, прощения и прощания. И я ощутила, как на душе моей полегчало и посветлело, будто вопли плакальщицы унесли и мою скорбь… И подругу в такой же ситуации вспомнила. Она была печальная, поверженная, молчаливая… Тихое горе – обычное дело на похоронах немолодого человека. Я только прикоснулась к её плечу. Сочувствие на похоронах не доходит, оно отталкивается болью… А тут… Кто оспорит? Мы же не знаем сокровенных мыслей и чувств друг друга. Но глаза не обманывают… И на меня она неприязненно косилась. Не ожидала, что приду.

Жена провожала профессора как-то по деловому, без особой печали, будто горе ещё не прочувствовала. Могла бы хоть в этот день сколько-нибудь скорби почерпнуть из своего очерствевшего сердца. Муж долго не мучил её своей болезнью, из последних сил работал… Заплакать прилюдно над человеком, с которым долго прожила, значит при всех, не скрывая, засвидетельствовать ему свою любовь и оказать уважение. А она слезинки не уронила. И всё говорила и говорила… Хочется верить, что ещё не слишком углубилась в свои последние переживания.

Почивший любил жену, верой-правдой служил ей и её прихотям. Был хорошим семьянином и добытчиком. Ей одной дарил свою светлую душу. Отдал полностью, всю без остатка, себе ничего не оставил… А она его только использовала. Ложью и мелкой подлостью удерживала рядом. И он безоглядно ей верил. А каким прекрасным человеком был в молодые годы! Почему правильных не любят, хотя они заслуживают уважение и восхищение?.. Когда и чем жена надломила его так, что всё в нем пошло наперекосяк? Его бы в хорошие руки… Куда как достойней могла бы стать его жизнь! Да что уж теперь…

Может, только по ребёнку горюют безраздельно, разрывая сердце напополам? Вот где тоска, неистовство, ярость на неоправданную изощрённую жестокость слепой безжалостной судьбы. Но ведь сорок лет под одной крышей – тоже срок. И это надо уметь ценить.