Ее величество кошка

– А как же! Некоторые собаки жиреют, потому что не охотятся, мало бегают, проводят дни в неподвижности и только и делают, что едят. Вот и результат.

Меня опять душит смех, и на этот раз сдержаться не удается. Результат не заставляет себя долго ждать: одна собака открывает глаза и направляется к нам. У нее тонкая морда и вытянутое черное туловище.

– Доберман, – подсказывает Пифагор.

Доберман, медленно приближаясь, рычит. Со всех сторон на нас наступают, обнажив клыки, еще десяток собак, они гораздо крупнее нас с Пифагором.

– Что предусматривает твой план теперь, Пифагор?

– Бегство!

Мы с сиамцем мчимся во весь дух по главной деревенской улице, спасаясь от злобно лающей своры во главе с доберманом. В конце концов мы оказываемся в тупике, собаки окружают нас.

Наступает мой черед прибегнуть к спасительной импровизации. Здесь главное – методичность и постановка правильных вопросов.

В чем наше преимущество перед собаками? Ясное дело, в умении видеть в темноте. А еще?

Еще мы умеем лазить по деревьям. Я шепчу Пифагору на ухо:

– Забирайся на этот каштан!

Повторять совет излишне. Мы цепляемся когтями за нежную кору, безжалостные собачьи челюсти щелкают вхолостую, наших хвостов им не ухватить.

Некоторым собакам удается, впрочем, немного подняться по стволу. Нам приходится лезть на самую верхушку, где наиболее тонкие ветки, чтобы псы до нас не дотянулись.

Лай внизу становится все более свирепым. Это напоминает мне случай близ Булонского леса, когда нам пришлось искать спасения на уличном фонаре.

В жизни все повторяется, меняется только фон событий.

Пифагор тихо просит:

– Может, объяснишь все-таки, почему ты спала со сфинксом?

– Потому что он красивый, – вру я.

Что толку объяснять ему, что мы созданы не для обладания друг другом, а для свободы, пусть даже в паре. Надо будет научить этому Анжело, чтобы он не мучил своих будущих партнерш.

Лай внизу все усиливается. Наши жизни зависят теперь от прочности тонких веток, за которые мы цепляемся.

– Ну и как, тебе понравилось?

Пусть он меня возненавидит, тогда ему будет легче перенести мою гибель.

– Отсутствие шерсти дает совершенно новое ощущение. Сначала удивляешься, потом привыкаешь.

Он сглатывает.

– Это было лучше, чем со мной?

– Если ты побреешься, то будет более… гладко. Ты, такой поклонник всего человеческого, должен признать, что у людей мужчины бреются из заботы о чистоте.

Зачем, скажите, я знакомилась с понятием сочувствия? В этот ответственный момент мне по каким-то загадочным причинам приспичило вредничать. Всегда считала, что лучше быть палачом, чем приговоренной к казни, к тому же Пифагор действует мне на нервы этой своей квазичеловеческой ревностью. Вот я и вывалила на него в самый неподходящий момент свой сарказм.

Похоже, это задело его за живое.

– Ты никогда мне полностью не доверяла, правда, Бастет? Почему? Не потому ли, что «третий глаз» делает меня не таким, как остальные?

Я стараюсь придумать какой-нибудь благородный ответ, но мешает адский шум, устроенный сворой внизу.

– Чем болтать глупости, лучше скажи: как долго, по-твоему, мы сможем просидеть на этих ветках?

– От силы день. Потом мы устанем, и во сне нас может подвести угасший инстинкт равновесия.

Я поеживаюсь. Разъяренная свора внизу действует мне на нервы.

– Вместе мы пережили много всякого. Жаль, если нам не удастся спасти наших друзей на острове Сите.

Он тоже ищет способ отвлечься.

– Думаю, то, что нас отличает, – это наши совместные планы.

– Ты прав, Пифагор. Я отвечаю за коммуникацию, ты – за знания.

– Эсмеральда – образец хорошей матери.

– Вольфганг умел наслаждаться вкусной едой.

– Ганнибал не возражал, когда его причисляли к обычным кошкам.

– Тамерлан стремится завладеть миром и установить всюду крысиное владычество.

– Натали мечтает возродить мир после Краха.

– Патриция пытается установить связь с другими формами жизни.

– Анжело полагается на насилие.

Произнося последнюю фразу, я вижу перед собой своего котенка. Я всегда была ему плохой матерью, а теперь еще и умру, так и не сказав ему, что люблю его. Собственно, я вообще никому не признавалась в любви по той простой причине, что сделать это не приходило мне в голову. Но освоение сочувствия навело меня на мысль о заполнении этой лакуны.

Я не тороплюсь сообщать об этом Пифагору (он бы обрадовался, а я считаю, что в данный момент он этого не заслуживает), просто обещаю себе впредь чаще проявлять свои чувства.

Пускай у людей, если исходить из моего ограниченного опыта (наблюдений за Натали и ее бывшим женихом, паршивцем Томом), не сексуальность, а одно название, зато у них странная предрасположенность к бурным чувствам. Это проявляется в их манере разговаривать, ласкать друг друга, смотреть друг на друга – даже я, даром что кошка, отдаю должное этой их особенности. Как расширяются в такие моменты их зрачки, как растягиваются в улыбке губы, как они впиваются друг в друга глазами – просто загляденье!