Ефимов кордон

И вот пошли раз Опенок, Лутько и Беря по ягоды в ту сторону, где теперь Бурдово, взяли с собой пестерья и коробицы и на берегу речки, на том месте, которое бурдовские зовут Городищем, нашли две избушки. Они сперва не смели и подойти… И вот с реки идет девонька с водой:

— Кто вы такие? — Ефим прихватил глиняную девочку с коромыслом и ведрами на плече и, постукивая ею о стол, «подвел» ее к трем ребятишкам с пестерями и коробицами в руках.

— Да мы ходили по ягоды…

— А-а… Откулешние?..

— А вот недалеко от вас у рички живем.

— Это у рички-то?! Мне тятька сказывал. Вашего тятьку еще Хорем зовут… Вы ведь Хоревы будете?..

— Да, Хоревы мы и Ягодкины.

— Ну, вот! Я и избушку-то вашу видела: два окошечка к ричке, и козы у вас. Я по грибы ходила и видела с горы и под гору к ричке спускалась.

— А как тебя зовут?

— Нивичка. А вас как?

— Опенок, Лутько и Берька.

— А у меня еще есть брат Тютя. А тятьку зовут Рус. Они ушли дрова рубить. Я одна дома. А мамка наша умерла. Вон в том дому живут девонька Светка и паренек Провка, и еще старший брат у них есть, Фаном зовут. А батька у них зовут Чивиль, а матку — Токой. У ник еще две дочки выданы замуж — Латька и Руса, вон там, за ричкой они живут, там тоже две избушки есть.

Услышали разговор Чивилевы девоньки и выбежали на волю.

— Кто такие?

— А это вон повыше нас недалеко от рички живут…

— По ягоды, видно, ходили? В пестерьях-то есть?

— Есть, высыпали по коробице.

— Фан! Фан! Гляди-ко, какие пришли! Где он, Фан-то?!

— Да вчерася говорил, что в малиннике какие-то жерди надо поправить. Слышь, постукивает?..

Из-за избушки вышел Фан.

— Что у вас тут за сходбище?!

— А гляди-ко, какие пришли!

— Что же глядеть-то: это Опенок и Лутько! Али я не видывал их? Я и сам-от не одно в а бывал у Хоря. Много набрали, Лутько?

— По коробице высыпали в пестерья.

— Разве ягод-то мало?

— Ягоды есть!

— А дядюшко Хорь дома?

— Нет. Ушел лапотные берёста драть.

— Вы домой али опять пойдете ягоды брать?

— А надо уж набрать по ноше-то!

— Тут вот, повыше нас, ходил я, этта: дюже густо там брусницы, ровно вот как усыпано!

— Мы ведь немножко поправее прошли. Рябков, рябков сколь! И тетеревья по брусничнику много! Мы их не трогали, и они нас не боятся.

— Да, птице теперь житье: и тепло, и много всякой всячины! Я жерди излаживаю в огородце. Пойду…

И Хоревы ребята пошли опять по ягоды и набрали по полной ноше. А как пришли домой, рассказали про две избушки.

— А это живут Чивиль да Рус! — оказал Хорь. — Это место Бруснихой зовут.

И вот Хоревы робята сделали себе балалайку, свирельку и барабан и пошли в Бруснику наряженными. Лутько нарядился стариком с балалайкой, Опенок — старухой с барабаном, а Беря пошла со свирелью, маленькие лапотки обула из красненьких мелких лычек.

И пришли они такие наряженные на беседку в Брусниху…

Увлекся Ефим, принялся рассказывать, что говорилось и делалось на беседке в Бруснихе, как веселились ребятишки, какие выдумывали затеи»… Много всяких приключений было у них в здешних лесах: и в избе у самого Вихоря они побывали, и у Бабы Яги, и у глухого Тетерева…

Получалась у Ефима сказка не сказка, бывальщина не бывальщина… Все это у него давным-давно сложилось. Еще подростком он любил выдумывать наедине с самим собой такие лесные истории. Да и он ли их выдумывал? Не сами ли они приходили к нему из глубокой старины, которую он так любил еще и в самом раннем детстве — по сказкам бабушки Прасковьи, дедушки Самойла?..

Какая-то далекая древняя лесная жизнь мерещилась ему тут, в родном Шаблове, уже давным-давно. Он знал здесь себя маленьким, затерянным в дикой природе жителем, таким, как Лутько или Опенок, о которых рассказал ребятишкам. Он жил в той древней, дремучей глухомани, почти не тронутой топором, в местах, где до него не успели пробить ни троп, ни дорог, а были только звериные следы.

Те, былые, леса нависали тут по ночам над его изголовьем, шумели над ним во снах и наяву. Обступали его по вечерам, на широких горячих закатах, те былые косматые багряноокие чащобники, лишь по самым краям которых, вдоль берегов Унжи и ее притоков жили словно бы безымянные, затерянные люди.

Порой ему стоило только прикрыть глаза, чтоб та добрая непуганая глушь, как исполинская волна, накатила на него, и далее он начинал жить, будто оказавшись в подводном мире, ни один голос, ни один звук не долетал до него из жизни родной деревни, лесная глушь смыкалась над ним высоко, как морская вода, начинали обозначаться кусты и деревья, начинали плясать и перемигиваться с ним, точно в какой-нибудь игре с заманиванием, светлые веселые зайчики — золотое по густо-зеленому…

Не случайно, не случайно и то, что он вынашивает теперь самую заветную свою мечту, будто по подсказке тех, былых, глухоманей он назвал ее по-лесному — Кордоном…

Заглядывал Ефим и на большую беседку, когда там бывало не слишком заторно. Ему и сюда хотелось бы принести свое, и тут направить все по-иному, и сюда прийти со словами, которые смогли бы победить пустое времяпровождение…