Эгипет

Его отец вытирал глаза рукавом; похоже, он только что плакал. Опять. Дальше в дверях стояла мать, спрятав руки под фартук; трудно было понять, о чем она думает, но вид у нее был встревоженный. Оказалось, мужчина, стоявший за креслом отца, высокий, с прилизанными волосами, — его бывший учитель господин Саймон Хант[109].

«Уилл, Уилл, — отец поманил к себе мальчика обеими руками. — Уилл, сынок. Мы только что о тебе говорили».

Теперь они все смотрели на него; в полумраке старого дома их глаза, казалось, сами собой излучали свет. Поняв все, Уилл содрогнулся, и на шее у него выступил пот. Он не подошел к отцу.

«Уилл, к нам пришел мистер Хант. Мы долго молились вместе. За тебя, за всех нас. Уилл, мистер Хант завтра отправляется в путешествие».

Уилл ничего не ответил. В последнее время он часто заставал у отца мистера Ханта, причем глаза у отца были заплаканные, они говорили приглушенными голосами о старой вере, о теперешнем печальном мироустройстве и о том, что, покуда истинная вера не вернется на эту землю, ничто не наладится. Хант и его, Уилла, отводил в сторонку и, близко придвинувшись, настоятельно и подолгу с ним разговаривал, а Уилл, оцепенев от неловкости, слушал и кивал, когда это казалось необходимым, мало что понимая из сказанного, но ощущая настойчивость Ханта почти как физическое прикосновение, которое хотелось стряхнуть с себя.

«Я уезжаю за море, Уилл, — сказал мистер Хант. — Повидать другие страны, послужить Богу. Разве это не прекрасно?»

«Куда вы едете?» — спросил Уилл.

«В Голландию. В знаменитый колледж, где люди ученые и благочестивые. И смелые. Настоящие рыцари Господни...»

Почему они разговаривают с ним так, словно он маленький ребенок, которого надо в чем-то убедить? Только мать молчит. Она словно окаменела в дверях, наполовину здесь, наполовину там, она всегда держалась так, когда отец ругал или бил детей, не смея вступиться, но и не желая принимать участие в наказании. Они ждали, Хант ждал, что он скажет, но ему нечего было сказать, кроме той новости, с которой он пришел, но теперь его новость была не ко времени, уж это-то он понимал.

«Ну-ка, сынок, подойди ко мне».

Отец произнес это сквозь слезы. Уилл неохотно приблизился к нему; Хант важно кивнул, словно все шло своим чередом. Отец приобнял сына, похлопал успокаивающе по плечу.

«Я скажу тебе, что я решил — мы с мистером Хантом, с божьей помощью, решили: ты завтра уедешь с ним. За море. Постой-ка, послушай меня...»

Уилл стал отодвигаться от отца. Отец не отпустил его. Мальчика охватил ужас — они собирались отдать его Ханту, бесконечные нотации, голос и прикосновения Ханта на веки вечные. Только не это!

«Сынок, сынок! У тебя есть голова на плечах, соображаешь ты куда лучше, чем я. Подумай об этом, подумай. Там ты сможешь получить настоящие знания, здесь такой святой учености не сыскать. За таким сокровищем едут на край света. Послушай, ты ведь хороший, ты славный мальчик».

Заключенный в отцовские объятия, Уилл вдруг как-то не по-хорошему присмирел; его успокоила пришедшая на ум хитрость, ее как будто нашептал ему на ухо кто-то другой, куда более умудренный опытом, коварный; почувствовав, что сын перестал сопротивляться, отец выпустил его. Теперь он держал его перед собой за плечи, губы улыбались сыну, а влажные глаза внимательно изучали его лицо.

«Молодец. Ты смелый парень. Ты ничего мне не скажешь?»

«Я поступлю так, как вы хотите, батюшка».

Слезы залили отцовские глаза. Уилл уговаривал себя: скажи «да», «да», просто «да», и все. Мать закрыла лицо фартуком.

«Нужно было все хранить в тайне, — сказал Хант. — Так было нужно. Мы до последнего момента не могли тебе сказать. Из опасения злых сил мира сего».

«Да, конечно».

Он встал на колени перед Уиллом и заглянул ему в лицо.

«Какое приключение, мой мальчик. Отправимся тайком, на рассвете. Я буду рыцарь, а ты мой паж, и мы сразимся со всеми чертями, которые встанут на нашем пути. Ведь мир теперь полон ими».

«Да».

Его улыбка была еще хуже, чем обычная постная учительская мина. Уилл старательно улыбнулся в ответ.

«Да, там ведь тоже будут петь. Там будут петь так, как ты никогда не слышал, там будут представления, великолепные церкви, возведенные во славу Господа нашего. Чудесные, как в книжках. Не то что в этой ослепшей стране, где ненавидят красоту и чудесное пение. И там будет истина, Уилл. Познание истины».

Уилл отступил от него на шаг.

«На рассвете?» — спросил он.

«Да, — сказал Хант. — Я сейчас пойду все приготовлю. Не бери с собой много вещей. У тебя будет все, что нужно».

И он снова стал озабоченный и сосредоточенный, как обычно; он поднялся с колен и сел за стол, где Уилл только теперь увидел деньги — их считали — и кожаный мешочек. Его отец и Хант склонились над ними.

«Жилье в Лондоне у нас будет, — говорил Хант. — Там у меня друг. Он извещен. Но за лодку оттуда до Гринвича нужно будет заплатить».

Они разом повернулись к нему вновь, стоило ему сделать шаг в сторону.

«Я пойду соберусь», — сказал он.

«Давай, — сказал Хант и подмигнул. — Я вернусь где-то в середине ночи. Не уснешь?»

«Нет».