Египтянин

– Да будь он навеки проклят, этот поддельный фараон, этот ублюдок и лженаследник, которого никто не может урезонить, все он делает, как ему взбрыкнется, он разоряет мое честное занятие! Я всегда получал самый большой доход от курений, которые доставляются из Пунта, всякий знает, что плавание по морям солнечного восхода не опасно, ведь корабли снаряжались за товаром каждое лето, а на следующий год хоть два из десяти обязательно возвращались, и опаздывали они не больше, чем водяные часы, так что я заранее мог подсчитать свои доходы и подготовить их размещение. Но слыхали ли вы что-нибудь подобное? Нынче, когда корабли готовились к отплытию, фараон явился в порт осмотреть их. Зачем, Сет меня возьми, ему понадобилось все обнюхивать, словно гиене? Ведь для этого есть писцы и советники, они, как всегда бывало, заботятся о том, чтобы все делалось в соответствии с законами и обычаями. Фараон увидел, что моряки, как это принято испокон веков, ревут на своих кораблях, а на берегу перед отправкой судна, как положено, плачут их жены и дети, расцарапав себе лица острыми камнями. Всякий знает, что в море уходит множество людей, а возвращаются единицы. Все так и должно быть, когда корабли собираются в Пунт, так повелось со времен великой царицы, но, хотите – верьте, хотите – нет, этот молодой остолоп, этот проклятый фараон запретил выходить кораблям и объявил, что в Пунт они никогда больше не пойдут. Да хранит меня Амон, каждый честный торговец знает, что это крушение и разорение множества людей, что жены и дети моряков будут обречены на нищету и голод. И клянусь Сетом, на морскую службу осуждают только тех, кто чем-нибудь провинился, это делается по закону и по решению судей; только в самые урожайные годы, когда преступность уменьшается, бывает, что людей посылают в море насильно или несправедливо. В годы правления этого фараона преступлений в Египте больше чем достаточно, люди перестали бояться богов и каждый живет словно последний день. Вы только подумайте о средствах, вложенных в корабли и хранилища, в стеклянные бусы и в глиняную посуду. Подумайте о египетских торговых посланниках, которые останутся теперь навечно в соломенных хижинах Пунта, брошенные своими богами. Сердце мое обливается кровью, когда я думаю о них, об их рыдающих женах и детях, которые уже никогда не увидят отца, хотя, по правде говоря, многие завели там новые семьи и нарожали цветных детей.

Только после третьей чаши «крокодильего хвоста» торговец курений унялся, умолк и извинился, если в отчаянии сказал что-нибудь недоброе о фараоне.

– Но, – добавил он, – я надеялся, что царица Тейе, умная женщина, будет держать сына в руках, жреца Эйе я тоже считал неглупым человеком, а они только и думают, как бы свергнуть Амона, и позволяют этому безумцу все его сумасшедшие капризы. Бедняга Амон! Обычно мужчина умнеет, разбив горшок с женщиной, но Божественная супруга фараона, эта Нефертити, думает только о своих нарядах и непристойных фасонах. Хотите – верьте, хотите – нет, женщины при дворе обводят свои глаза зеленым малахитом и ходят в бесстыжих платьях с разрезами от пояса донизу, обнажая перед мужчинами свои пупки.

Каптаху стало любопытно, и он сказал:

– Такого фасона я не видел еще ни в одной стране, хотя встречал всякие чудеса, особенно в женских нарядах. Ты в самом деле хочешь сказать, что они обнажают свой срам, даже царица?

Торговец курениями оскорбился и отвечал:

– Я благочестивый человек, у меня жена и дети. Я не опускал глаз ниже пупка и тебе не советую этого делать.

Мерит резко вмешалась в разговор:

– Это язык у тебя бесстыжий, а не новые фасоны, в которых летом прохладно и которые утверждают в правах женскую красоту, если у женщины красивый живот и неумелая повитуха не испортила ей пупок. Ты мог бы совершенно спокойно опустить взгляд, ибо под открытым платьем на нужном месте есть узкая набедренная повязка из тончайшего льна, которая не оскорбит взгляд даже самого благочестивого человека, если только женщина позволяет тщательно выщипать волосы, как это делают все высокородные.

Торговец курений хотел возразить ей, но третья чаша напитка оказалась сильнее его языка, поэтому он опустил голову на руки и горько оплакал наряды женщин при дворе и несчастную судьбу оставшихся в Пунте египтян. Зато в разговор вмешался старый жрец Амона, его толстое лицо и выбритая макушка лоснились от благовонного масла. Возбужденный напитком, он стукнул по столу и громко крикнул: