Египтянин

– Может, бешеная собака укусила тебя, мой господин, или ужалил скорпион? Воистину, я сначала подумал, что ты неудачно пошутил, говоря так несуразно. Ведь твой замысел разорит нас, хотя, быть может, скарабей выручит нас и тут, несмотря ни на что. Но если быть честным, признаюсь, что вид тощих людей мне неприятен и я с большим удовольствием смотрю в другую сторону, чего желаю и тебе, ибо того, чего человек не видит, ему знать не обязательно. Не только ради успокоения совести я раздавал зерно бедным, но и потому, что это приносило мне пользу благодаря безумным налоговым порядкам нашего фараона. Но что более всего противно мне в твоей затее, так это необходимость отправляться в крайне неприятное путешествие и шлепать там по грязи, и ведь не исключено, что я споткнусь и упаду в какую-нибудь оросительную канаву, так что на твоей совести будет моя преждевременная кончина, – я ведь на самом деле старый и усталый человек, члены мои давно утратили гибкость, и я нуждаюсь в мягкой постели, в супах и в жарком, которые готовит Мути, и к тому же я задыхаюсь при ходьбе.

Но я был неумолим:

– Воистину ты стал еще большим вралем, чем был, Каптах: за эти годы ты не только не состарился, но еще и помолодел – твои руки не дрожат, как когда-то, глаза не красны, то есть покраснели только сейчас, от неумеренного питья. А посему я, как врач, предписываю тебе эту неприятную и беспокойную поездку из любви к тебе же, ибо ты слишком тучен, а тучность обременяет сердце и затрудняет дыхание, и я искренне надеюсь, что в этом путешествии тебе удастся похудеть и вернуть себе приличествующий мужчине облик, чтобы мне не приходилось краснеть за своего слугу, расплывшегося без всякой меры. И вправду, вспомни, Каптах, как радостно тебе было когда-то шагать по пыльным вавилонским дорогам и трястись верхом на осле среди ливанских гор, а еще радостнее – слезать с этого осла в Кадеше! Воистину, будь я моложе, то есть я хочу сказать, если б я не был обременен многочисленными и важными обязанностями, возложенными на меня фараоном и удерживающими меня здесь, я сам бы сопроводил тебя в этой поездке, чтобы порадоваться сердечно, ибо очень многие станут благословлять твое имя после нее.

Каптах мрачно слушал мою речь, а при упоминании об осле еще сильнее нахмурился, при этом он не переставал загибать пальцы, производя сложные подсчеты. Наконец он сказал:

– Мне придется очень торопиться, чтобы управиться в короткое время сева и занять всех своих работников, а также нанять кое-кого еще для скорейшей раздачи зерна. Затем нужно будет взять с собой писцов, чтобы все оформить законным образом, потому что эти служители Атона – мастера мошенничать, и я намерен спустить с них семь шкур, если они будут отлынивать от работы. К счастью, у нас есть собственные суда, что облегчает мое путешествие, и я думаю захватить кухонную барку, так как мой желудок – за что ты уже укорил меня – стал нежным и может переваривать только самую лучшую пищу. Далее, через водные протоки я намерен переправляться в паланкине – взгляни на меня и сам рассуди, мой господин, приличествует ли моему достоинству прыгать через канавы и ручьи, тем более что едва ли я годен для подобных прыжков по причине своей старости и окостенелости членов. Но в некоторых отношениях твоя речь справедлива, ибо девицы в доме увеселений и впрямь подсмеиваются надо мной, да и мне из-за объемистого живота уже не так приятно проводить время с женщинами: я начинаю задыхаться, едва хочу поразвлечься с ними, и это весьма прискорбно, так как у меня довольно золота, чтобы потешиться с любой фиванской женщиной, какая мне только приглянется; тебе пока не понять, что я готов тратить золото на женщин, таких глупостей за мной сроду не водилось, я и теперь отлично знаю, что простая рабыня не хуже справится с этим делом, чем умащенная маслом девица с золотым кольцом в носу. Впрочем, мне не пристало говорить с тобой о женщинах, потому что ты ничего не смыслишь ни в них, ни в земных радостях и на лице твоем сохранилось всегдашнее кислое выражение. Я все же надеюсь, что по милости нашего скарабея твое безумное предприятие обернется для нас благословением и милостью, а не проклятием, и ради этого я приму всевозможные меры, о которых бесполезно говорить с тобой, ты в этом все равно ничего не поймешь. Однако хочу тебе пожелать, чтобы однажды и тебя отправили в столь же неприятное путешествие по столь же вздорному делу и чтобы ты тогда на собственной шкуре испытал, каково мне теперь.