Его Снежинка, пятая справа

Я вспомнила, что Серёжа говорил про вопросы. Они уже сыпались на меня, как разорванные бусы. Кажется, это только начало… Но пока ведь нельзя ничего говорить! — мелькнуло в мозгу, и я принялась бормотать, тщетно пытаясь выпутаться из народной любви.

— Спасибо, спасибо, всё хорошо… Мне репетировать…

— Олег Сергеевич! — кто-то громогласно выкрикнул имя нашего директора. — Берсенева нашлась!

И теперь уже произошло катастрофическое: тромбон буркнул и прервался на полуноте, все двери классов открылись, и тенора, преподаватели, музыканты, наши балетные, мои девчонки из кордебалета, декораторы, Римма Евгеньевна и даже итальянцы-коучи, которые репетируют с оперными арии на иностранном языке, все высыпали в коридор и на площадку. И кинулись ко мне. Вопли, вскрики, комментарии, всеобщая радость, суета, контр-альту чуть не выбили глаз трубой, кому-то из любви отдавили ногу, но никто не разругался.

Ой… А я думала, что до меня никому дела нет в этом театре. Как же приятно!

Я улыбалась, здоровалась, снова улыбалась и повторяла:

— Хорошо. Я в порядке. Теперь со мной всё хорошо. Не надо пока полицию… Я потом… потом да… Спасибо, я тоже рада! Очень благодарна… Нет, ничего не болит… Благодарю…

И вопросы, вопросы, вопросы, улыбки, беспокойство с искрами радости, облегчение, дружеские касания. Я почувствовала себя, наверное, как Джастин Бибер, упавший со сцены к фанатам. И это было неожиданно, это было хорошо! Почти счастливо.

«Наконец, меня заметили, я больше не тень, одна из многих!» — пронеслось в голове и потухло. Круговоротом мыслей и эмоций снесло недавние события и страх, оставив лишь лёгкую взволнованность. Я стала пустой и тёплой. В центре внимания! О, Боже, нет худа без добра! Даже наш интеллигентный директор улыбается со всеми, он же вообще не обращал на меня внимания…

И вдруг мой взгляд выцепил в окружившей толпе черноволосую с мелкими штрихами седины голову, возвышающуюся над многими. Чёрные глаза злого гения блестели. Дорохов, раздвигая всех, приближался ко мне, как эсминец к лодке. Оказался напротив, встал. Выдохнул. И уверенно взял обе мои руки в свои. Прохладные, уверенные, жёсткие.

— Наконец-то! Ты в порядке, Женя? — пристальный взгляд вглубь, прямо за зрачки.

— Да, — оробела я.

— С возвращением, блудная дочь. Будем разбираться? — вкрадчиво, с неподдающейся расшифровке улыбкой сказал Дорохов.

Я кивнула, чувствуя мурашки по коже. А Дорохов провозгласил:

— Расходимся, человеку надо прийти в себя! — и обратился к директору: — К вам или ко мне, Олег Сергеевич?

— Давайте к вам, — согласился директор.

Дорохов так и не выпустил моей руки и потянул меня за собой, крикнув в массу артистов:

— И пусть нам принесут кофе! Три! В мой кабинет!

У меня пересохло в горле. Римма Евгеньевна и несколько девчонок перестали радоваться.

Мда, это было что-то новенькое.

⁂

Кофе стремился сбежать из чашек с лёгким парком над пенкой капуччино. Моя куртка висела на вешалке рядом с пальто Дорохова, и в этом было что-то неприличное. Вкрадчивое смущение, мурашками на цыпочках то и дело захватывало меня в свои лапы, и потому хотелось сделать две вещи: отвесить куртку хотя бы на стул и поджать под себя ноги, на которые то и дело бросал взгляд Дорохов. А я была до сих пор в чунях на пуанты! И то, и другое было невозможно, так что прелюбодеяние куртки и пальто продолжалось. Господи, о чём я думаю?! Или это всё стресс и ажиотаж?

Наш директор, Олег Сергеевич, человек деловой, но до мозга костей интеллигентный, несмотря на свой мягковатый южнорусский выговор, не сочетающийся с тропическим загаром, светлым костюмом и явно подкрашенными волосами, делал вид, что ничего не происходит. Он помялся, сел в кресло напротив офисного дивана, оккупированного мной, и спросил, наконец:

— Евгения… Силовые структуры доложили нам о похищении, и средства массовой информации тоже, так сказать, поставили в курс дела. Общественность обеспокоена. Поэтому не волнуйтесь, пропущенные вами дни не будут засчитаны как прогулы. Больничный… вас устроит?

Я моргнула.

— Наверное. Я не знаю, как оправдывать похищение…

— Я тоже не знаю. И отдел кадров, ибо это беспрецедентно. Но это не главное, Евгения, — вздохнул Олег Сергеевич и поправил полу пиджака. — Скажите, Бога ради, вас не… обижали? Возможно, нужен врач? Психолог? Скорая помощь? Валерьянка? Право слово, я не силён в этих делах, но театр окажет вам любую посильную помощь!

— Спасибо… Не надо… Меня не обижали, — поторопилась ответить я, чувствуя, как горячеют от прилива крови щёки и подбородок. — Меня совсем и не тронули, только немного придушили до бессознательного состояния. Это было ужасно, но теперь я в порядке.

— Душили?! — воскликнул Олег Сергеевич, а Дорохов выругался совсем не по-балетному.

— Не долго, — кивнула я. — Я ничего не помню, мгновенно потеряла сознание…

— Это и к лучшему, право слово, наверняка к лучшему, — осторожно похлопал меня по плечу директор, заёрзал на чёрном кожаном кресле и спросил: — Если нужен отпуск, театр готов…

— В разгар сезона? — подал голос Дорохов.

И я сразу же выпалила не своим, а каким-то дурным, писклявым голосом: