Его выбор (СИ)

Тихий стук в дверь вызвал на губах слабую улыбку. Арман откуда-то знал, кто скользнет в его комнату, кто сядет на пятки перед кроватью, опустит голову, поставит рядом поднос и сложит на груди руки, наклонившись еще ниже, почти коснувшись пола лбом. Все слуги так делали. И Арману было все равно. Всегда все равно, а теперь поднялась к горлу волна раздражения, руки сами собой сжались в кулаки, а губы чуть было не выплюнули приказ встать. Почему-то не хотелось, чтобы Нар унижался. Не Нар.

Но разум-то, разум не спал. Шептал холодно, что это всего лишь рожанин. Слуга. Ни в коем случае не равный… нельзя обычного деревенского делать равным. Арману этого не простят. Что хуже — Нару не простят. Уже не простили. Если бы Арман его не приблизил, если б отослал куда подальше, глядишь, появления Нара в поместье никто бы и не заметил… Но кто же знал?

— Ты всегда приходишь незваным? — едва сдерживая гнев, прохрипел Арман.

— Я принес успокаивающее зелье, мой архан, — с должным почтением ответил Нар. — Оно поможет вам заснуть.

Надо же. Выучил. И больше не тыкает. Послушный, мать твою. И в то же время дерзкий до невозможности. Почему его нельзя оставить рядом? Потому что он «чужой»?

— Откуда ты знал, что я не сплю?

— Слышал, как вы ходите по спальне.

— Что ты делал в господском доме? — продолжал допрашивать Арман, искренне надеясь найти брешь в ответах.

Что-то, за что можно бы ухватиться. За что можно окатить этого слугу, как и подобных ему, презрением, выставить из комнаты, отдать жрецам и забыть. Раньше получалось. Раньше Арман никого не подпускал близко. Так почему, ради богов, не получается теперь?

— Я видел, как вы взволнованны. Как я могу спать, когда не спите вы?

Как кнутом по плечам. Почему он так… хорош? Для рожанина — немыслимо хорош, даже для архана… Откуда эта проклятая верность? И не врет же, Арман чувствует, что не врет. Это же рожанин, все, что он думает, все, что чувствует — все наружу. Искренен. В каждом слове. В каждом взгляде. В протягивающих зелье ладонях. В улыбке, в которой ни следа заискивания. Лишь… забота? Этот идиот беспокоится об Армане, хотя сам умрет уже завтра?

Невыносимо!

Арман сел на кровати, опустил голову и сказал, чувствуя себя бесконечно виноватым:

— Ты же понимаешь, что завтра я отведу тебя к жрецам?

— Да, мой архан.

— Понимаешь, что принадлежишь не мне?

Ответ прозвучал так же спокойно, так же тихо:

— Да, мой архан.

— Понимаешь, что когда жрецы прочитают знаки на твоих запястьях, тебя отдадут твоему архану? Либо, если тот не захочет принимать тебя обратно, убьют прямо в храме?

— Да, мой архан.

— Я не твой архан! Твой тебя убьет! И умирать ты, наверное, будешь долго!

А ему что за дело? И почему мальчишка отставляет чашу, берет ладони Армана в свои и шепчет:

— Да, мой архан.

А потом продолжает так же тихо:

— Все равно, что со мной станет, лишь бы ты был счастлив.

И не врет же!

— Как ты можешь… — вырвалось у Армана.

— Слуги говорят, что твои глаза холодны, и это так. Но сейчас они печальны, — продолжал Нар. — Эта печаль меня ранит и радует, потому что никто и никогда не печалился из-за меня. Понимаешь? Всем плевать. На меня, на мою боль, на то, живу я или нет. Тебе — не плевать. В твоих руках — власть, магия, все, о чем я лишь мечтать могу. Ты как божество, недосягаемый, непонятный и далекий, но боги меня давно покинули, если вообще когда-то замечали, а ты — не можешь. Ты боишься за меня, хотя я никто. Прошу… выпей зелье. Поспи хоть немного. Завтра все уладится.

— Уладится?

— Просто знаю, что так будет, — спокойно ответил Нар. — Я просто… в тебя верю.

Верит, как и Лиин? Почему?

— Я сам в себя не верю, — выдохнул Арман и, поняв, что сказал, вырвал ладони из цепких слуг слуги.

Нар вновь опустил голову, скрывая пылающий взгляд. Будто был виноватым. Был. Но Арман не мог его наказать, хотя других наказывал без раздумья.

— Выпей… — умоляюще сказал Нар и на вытянутых руках протянул чашу, все так же не поднимая головы, — завтра будет сложный день. И, если боги дадут, мы сумеем его пережить… вместе.

Арман не верил в то, что слышал. Не верил, что этот смертник смеет его успокаивать. Не верил и в то, что сам не карает за дерзость, принимает из рук рожанина чашу, выпивает половину, и, показав на диван, велит:

— Выпьешь остаток и будешь спать там. Не хочу, чтобы ты удрал.

Не удерет, Арман знал, что не удерет. Он просто хотел, чтобы в последнюю ночь Нару было тепло и удобно. Хотя бы это…

— Да, мой архан…

Даже от половины чаши зелья сразу же захотелось спать, наверняка, питье было начинено магией. И где это простой мальчишка-рожанин взял магию? Проваливаясь в тяжелый, но ласковый сон, Арман почувствовал, что его укутали одеялом, заботливо, как когда-то делала няня. Но уже пару лет Арман не позволял Аде этой вольности. Так почему какому-то рожанину позволяет?

— Иди спать, — прохрипел он, поймав Нара за руку.

И последними словами, которые он услышал, проваливаясь в теплые объятия сна, были:

— Как скажешь, мой архан.