Его выбор (СИ)

— Я здесь, — прошептал Рэми, хотя не был уверен, что это поможет, что именно его она так отчаянно искала взглядом.

Однако девочка сразу же успокоилась, вынырнула из-под одеяла и вновь прижалась в Рэми, будто стараясь у него найти недостающие силы. Теплая ото сна, пропахшая молоком, она заставила мальчика нервно сглотнуть. Пробудилось в душе жгучее желание защитить, не дать в обиду… кого? Чужую? Высокорожденную? Да он и прикоснуться к такой не имеет права...

Очнувшись, он прижал ее к себе крепче, укутал плащом. Архана завозилась, устраиваясь поудобнее, и некоторое время они просто сидели прижавшись друг к другу молча глядя в догорающий костер.

Хрустели сеном за перегородкой лошади, в огромном сарае было тепло и слегка душно, трещал огонь, и маленькая архана тихо мурлыкала, прижимаясь к своему спасителю, заглядывая ему в лицо неожиданно любящими глазами. И когда успела так… полюбить?

— Есть хочешь?

Девочка кивнула. Рэми, осторожно высвободил руку из теплых складок плаща и протянул архане кусок хлеба, завернутый в лист капусты.

— Как тебя зовут?

Она откусила кусок, но вновь не ответила, задумчиво жуя приготовленный Мией хлеб.

— Не хочешь, не говори, синеглазое солнышко.

Архана широко улыбнулась, вонзив крепкие зубки в краюху хлеба.

— У тебя есть родные? — та отрицательно покачала головой. — Ну, кто-то же должен быть? Кто у вас там, у архан? Опекун?

— Мама… — улыбка сошла с лица девчушки, а хлеб выпал из ее ручонок. Испугавшись, что она вновь заплачет, Рэми было прижал ее к себе сильнее, чтобы успокоить, но архана остановила его тихим, совсем недетским вопросом:

— Почему их убили? Рэми, почему?

Запомнила имя, подумалось волчонку, когда архана, устав от слез, вновь заснула в его объятиях. На ее тоненьком запястье поблескивал браслет из необработанных камушков янтаря.

Ничего, Лие Рэми при случае купит другой. А с арханой он больше не увидится, пусть хотя бы что-то у нее останется. Только как жаль, что ее пришлось оставить...

— Единственная, кого разбойники оставили в живых, — счастливо шептал Брэн, когда они выезжали из города. — Глазастый ты, Рэми. Твоя глазастость принесла нам неплохую награду от архана… девчонку-то уже похоронили...

А Рэми вспоминал, как рвалась к нему архана из рук дозорных, и почему-то чувствовал себя предателем. Но ведь он всего лишь рожанин… а она…

Еще долго не давали ему спать заплаканные светлые глаза девочки. А еще почему-то бледное лицо Эдлая, сжимавшего снятый с шеи девочки амулет.

Рэми даже имени ее не знает…

«Мое синеглазое солнышко».

Темнота ритуальной башни утомляла как никогда. Аши дернулся в цепях и вновь послал носителю тихий зов. Рэми не отозвался. Жаль…

Оборотень. 7. Арман. Жрец

С плохой репутацией жить легче, чем с хорошей,

ибо хорошую репутацию тяжело блюсти,

нужно все время быть на высоте —

ведь любой срыв равносилен преступлению.

При плохой репутации срывы простительны.

(Альбер Камю. Записные книжки)

Знаешь, Лиин, говорят, что когда все много раз повторяют, что ты чудовище, однажды ты им станешь. Может, мне и стать, сейчас, чтобы не мучиться?

Мой архан, разве все? Я никогда не скажу тебе, что ты — чудовище.

Не будь в этом так уверен, Лиин… Я уже и сам в этом не уверен.

Копия тайной переписки главы Северного рода и ученика магической школы Эдлаю для ознакомления.

Время летело как на крыльях, и весна пробежала мимо, будто ее прогнали. Пришло лето. Знойное, испепеляющее, но щедрое на дожди, оно прошлось по полям, тронуло золотом исходившую волнами ниву.

Настырный маг никуда не уехал, а убийства продолжались с досадной настойчивостью. Будто кто-то смеялся над Арманом, подбирая все более знакомых жертв. То розовощекая служанка, что в последнее время ходила тихая и прибитая, то конюх, который ухаживал за Вьюнком, а то и мальчик-прислужник, что залез тайком в сад, чтобы сорвать ярко-алую розу для любимой девчонки. Роза потом легла на только-только засыпанный холмик, девчонка плакала над свежей могилой так сильно, будто с нее кожу сдирали, а Арман нервно кусал губы, не зная, куда деть взгляд.

И не только потому, что было жаль парнишки, нет. Потому что на лицах вокруг читалось осуждение и ненависть.