Его знала вся Москва. К столетию С. Д. Индурского

Однажды на отдыхе мы встретились с Арамом Ильичом Хачатуряном в одном санатории. Узнав, что я коллекционирую редакционные улыбки, композитор сказал:

– Тогда запишите и мою, если подойдет.

На мой вопрос, какое отношение имеет Арам Ильич к газетной кухне, тот ответил: самое прямое. Но не самое радостное. И вот что рассказал:

– Однажды очень уважаемая газета попросила меня выступить на важную тему: о молодых, подающих надежды композиторах. Поскольку тема волновала и меня, я дал согласие. Несколько недель я специально ходил на концерты, посещал занятия в консерватории, встречался с педагогами. В результате родилась статья-раздумье. В ней я особенно отметил одно молодое дарование, у которого был, что называется, свой почерк, своя манера письма… Статью напечатали мгновенно, но… лучше бы она не выходила. Главный абзац – о молодом оригинальном даровании почему-то выпал. Передо мной извинились, но поправку печатать не стали, видимо, берегли честь мундира…

Мне не оставалось ничего другого, как напечатать этот абзац, но уже в другой статье и в другом издании. И, представьте, эффект от этой маленькой заметки был гораздо большим, чем от статьи. С тех пор, когда я вижу большие статьи, я невольно думаю: а нельзя ли было их сократить до одного, но самого главного абзаца? И дело бы от этого только выиграло.

Ираклий Андроников

– Телевизионная передача, – рассказывал как-то мне Ираклий Андроников, – шла из квартиры Горького. Я выступал в роли экскурсовода. Мне хотелось как можно ярче рассказать о вещах, окружавших Алексея Максимовича. К счастью, сохранились граммофонные пластинки, которые по вечерам любил слушать Горький. Я решил включить в программу одну из песен в исполнении Шаляпина. Когда наступило время поставить пластинку на диск, помощник режиссера вдруг побледнела, стала делать какие-то странные движения руками, во все стороны мотать головой и что-то шептать.

Я поймал себя на мысли, что говорю об одном, а думаю о другом. И тут я вспомнил: в сети нет нужного напряжения, пластинка будет вращаться в замедленном темпе, если ее поставить, то послышится треск и шум, и кто тогда поверит, что этот треск и шум любил по вечерам слушать Горький? А между тем я уже держу эту злополучную пластинку и вот-вот должен назвать песню и ее исполнителя.

Теперь уже все, кто занимался передачей и не входил в кадр, ожесточенно жестикулировали. Один стоял у розетки и, как ему, вероятно, казалось, яснее ясного сигнализировал мне: не ставь, Андроников, пластинку; другой держал руку у горла, полагая, что я пойму: голос не звучит; третий сложил руки крест-накрест, давая мне понять: поставишь пластинку – все пропало.

Неожиданно для самого себя я нашел выход. Я попросил показать пластинку крупным планом и сказал: «Вот эту пластинку любил слушать по вечерам Алексей Максимович. Можно сейчас поставить эту пластинку, а можно ее и не ставить. Пожалуй, лучше сделаем это в другой раз».

Я посмотрел в сторону товарищей. Все они, словно сговорившись, посылали мне воздушные поцелуи.

После передачи мне говорили, что я держусь перед телекамерой удивительно просто и естественно. Друзья, вероятно, не догадывались, какой ценой далась мне эта кажущаяся простота.

Борис Ефимов

… Дул злой ледяной ветер, и свирепствовал крепкий мороз, когда я вышел к самолету, совершившему посадку во Внуковском аэропорту. В Москву прибывал из Копенгагена всемирно известный карикатурист Херлуф Бидструп, сатирическое и юмористическое искусство которого было мне давно и хорошо известно. И я с большим удовольствием принял на себя поручение встретить гостя, приветствовать его от имени советских коллег и проводить в гостиницу.

Самолет приземлился. Застегнув шубу на все пуговицы и поглубже надвинув шапку, я двинулся навстречу прилетевшим пассажирам, среди которых сразу опознал Бидструпа по его автошаржам. К моему ужасу, на нем была легкая спортивная кепочка и дождевой плащ.

– Но вы же простудитесь! – завопил я. – Скорее в помещение!

– О, ничего, ничего, – ответил он, невозмутимо улыбаясь, – мне совсем не холодно.

Тем не менее только основательно отогревшись в буфете аэровокзала, мы поехали в город. Помнится, что уже в машине по пути в гостиницу я успел рассказать

Бидструпу об огромном успехе последнего сборника его юмористических рисунков, изданного в Москве, и, в частности, о том, что продавцы большого книжного магазина, устав отвечать на бесконечные вопросы покупателей, вывесили над прилавком наспех написанный и потому не очень точно сформулированный лаконичный плакат: «Бидструпа в продаже нет».

– Вам это доподлинно известно? – спросил меня гость.

– Разумеется.

– Видели своими глазами? – продолжал интересоваться Бидструп.

– Ну, не своими, а глазами друга, уважаемого журналиста.

– Хотел бы все услышать из его уст.