Эй, вы, евреи, мацу купили?

Испуганные лица женщин и запах мяса – все это ошеломило вошедших. Их усадили за стол, а Вера с детьми сели на кровать. Все старались смотреть мимо еды.

– Они хотят, чтобы ты написал им буквы иврита. – сказал Фимка.

– Сначала алфавит, а потом немножко о новостях Дома, – пожилой еврей со шрамом на лбу подмигнул. – Вы уже поняли меня, что я имею ввиду?

– Понял, конечно.

– Ешьте, пожалуйста, – сказал Вера, – пока суп теплый.

– Нет-нет.

Они вскочили. Поднялись Лева и Фимка.

– Ну, тогда стол отодвинем от стены и все сядем, – решила Вера.

– Как вы считаете, – спросил тот со шрамом. – меня могут принять в кибуц, учитывая мое прошлое?

– А сколько вам еще сидеть?

– Восемь, мне будет шестьдесят два.

– Гриша думает, что в кибуц главное записаться, – засмеялся Фимка. – а там уже работай – не работай, все равно не выгонят.

– Первая буква ивритского алфавита «алеф», это видите, восточный кувшин. – Вот такие значки наполняют «алеф» звучанием. Ну, как бы кувшин наполняется водой… Тора же начинается со второй буквы «Бейт»…

Эти двое пришли к Фимке на час, и час был на исходе.

– Так ты приготовил, Фим, что вынести? – спросил молчун.

– Мама, Софа и ты, Наташка, выйдите, – заторопился Фимка. – И ты, Андрей, быстро!

Молчун скинул робу.

Целлофановые мешочки с чаем, бульонные кубики, сигареты – все – утонуло в сапогах.

– Лева, братик, ты мне дашь Тору?

– Конечно.

Тору завернули в целлофан и бинтом привязали к груди будущего кибуцника.

– Левочка, дай червонец… менту, чтобы шмон не делал….

Гости ушли, вернулись дети и Софа.

– Фимочка, – сказала Вера, – когда же ты с мамой поговоришь?

– И мы с Наташей для него не существуем. Хочешь стать как этот? – сказала Софа.

– Наташенька, давай я тебе сделаю змея. Ты завтра выйдешь на волю, и вы запустите его. Хорошо?!

Принялся мастерить из бумаги и ниток змея, то и дело приговаривая:

– А потом вы его отпустите и пусть он летит. Хорошо?!..

…Вечером, когда мама Вера с внуками улеглась на кровать, а Софа на другую койку, братья устроились на полу. Снова довелось вместе спать.

– Ну, Левич, расскажи что-нибудь, – шепнул Фимка и положил голову на плечо брата.

Рассвет пролился на лица, Фимка спал, поджав под себя ноги, уткнувшись головой в стенку.

Вера проснулась первой. Первой увидела сыновей. Вот они лежат вместе, а через четыре часа один из них снова, как зверь, будет загнан за проволоку. Это в девятнадцать лет. Слезы залили лицо ее.

В одиннадцать заканчивалась встреча. И Дом свиданий гудел от плача и причитаний.

Ножницами Фимка вырезал листок целлофановый, сшил трубочкой, наизнанку вывернул, чтобы швы вовнутрь. С детский палец мешочек получился.

– Гелт!

– Вот, Фимочка.

Мама протянула сторублевку. Он скрутил трубочкой, просунул в чехол и зашил. Последний шов был наружу, но тут уж ничего не поделаешь.

– Левочка, возьми стакан с водой и стань рядом, – попросил он.

Он запрокинул голову и начал пропихивать деньги себе в глотку. Лицо его покрылось пятнами и каплями пота; глаза, вначале закрытые, распахнулись и смотрели в потолок по-птичьи беспомощно. Лева поднес ко рту брата стакан с водой.

– Все, – наконец сказал Фимка.

– Ну, слава Богу, – вздохнула мать.

Фима обнял ее, она расплакалась.

…Прощание было коротким.

– Шалом, брат.

– Ша-алом! – Фимка оглянулся, поднял над головой руку.

И ушел.

Наташка и Андрейка выбежали на дорогу. Пыль и солнце. И побежали за змеем. Отпуская его дальше и дальше от себя. И змей, обдуваемый ветром, трепетно взмыл над красной стеной лагеря. Дети отпустили веревочку. Так просил Фимка. Змей быстро-быстро улетал в небо.

Черная жизнь 79-го

Это было начало черного периода в жизни Марка Азбеля, а также и в жизни другого физика-отказника – Вениамина Файна, хотя с тех пор как профессор отказался давать показания, чекисты отстали от него. Но день за днем Виктор Брайловский и Марк уходили из дома в восемь утра – точно так же, как люди, собирающиеся на работу, – чтобы прибыть в Лефортово к девяти. Домой они возвращались к полуночи, настолько усталые, что не могли говорить. За их квартирами велось наблюдение; за ними следовали везде. В воскресенье в квартиру Азбеля на семинар по еврейской культуре привезли журнал «Евреи в СССР». На квартире тут же был устроен обыск, а все присутствовавшие подверглись личному досмотру. У Марка забрали его блокнот – самый ценный предмет, которым он владел. И, разумеется, все копии журнала «Евреи в СССР».

Вскоре послед этого допросы в КГБ заменили Азбелю на допросы в Московской прокуратуре на Новокузнецкой улице. Эти допросы по сравнению с лефортовскими казались Марку почти отдыхом. Его не запирали, да и место не было связано с тюрьмой. Хотя бы территориально. Возможно, эти допросы должны были увеличить напряженность, но они возымели обратный эффект: Марку они казались передышкой после долгих сидений в кабинетах Лефортово.

Так шли дни, а вместе с ними – череда угроз и предупреждений то одного, то другого рода. Стало почти невозможно выглядеть жизнерадостным, когда он к ночи попадал домой. Ради чего страдали Люся и особенно дочь Юля?