Эйфель (СИ)

Она тоже прожила тысячу жизней с той ночи в «Акациях». Гюстав, как только появляется возможность, приводит ее на стройку, дождавшись ухода рабочих. Ночь стала их сообщницей: Адриенна никогда в жизни не решилась бы подняться по этим хлипким ступенькам, таким ненадежным, если взглянуть на них днем. А в темноте она послушно идет вслед за Эйфелем, иногда оступаясь и едва не падая, но он всегда успевает ее подхватить. И как же им хорошо там, наверху, наедине, будто на вершине горы или на носу корабля, где осенний ветер нещадно хлещет по лицу. Иногда Адриенна ловит в глазах Эйфеля такую великую, всепоглощающую страсть, что ей трудно скрыть удивление.

— Ты смотришь на нее такими глазами…

— На кого?

— На твою башню.

— А ты ревнуешь?

Эйфель смеется, но не отрицает своей всепоглощающей страсти к этому безумному творению. Оно венчает собой всё, во что он истово верит, всё, что он создал с начала своей карьеры. И Адриенна стала краеугольным камнем этого сооружения, венцом его трудов, оправданием долгих, упорных лет работы. Ревность Адриенны — преходящее чувство. Оно свойственно всем женам творческих людей, вынужденным делить мужей с их искусством. Эйфель так пылко, так красиво говорит о башне, что она поневоле заражается его страстью. А в те ночи, когда они не поднимаются на башню, он ведет ее к себе в мастерские, показывает макеты, проекты, фотографии уже готовых сооружений, рассказывает обо всем, что сделал после бегства из Бордо двадцать семь лет тому назад. И Адриенна жадно слушает его, не стесняясь задавать любые вопросы, но неизменно возвращаясь к башне. Она пытается понять идею этого революционного замысла, прекрасного и причудливого, который до сих пор вызывает на парижских ужинах бурные дебаты, доходящие до скандалов. Когда эта тема возникает в присутствии Адриенны, она всегда уклоняется от обсуждения. Разумеется, она ведет себя осторожно, нигде не показывается в сопровождении Гюстава, тщательно обдумывает каждое свое слово, но все-таки Париж есть Париж. А она, вдобавок, видная парижанка, замужем за одним из самых беспощадных газетных хроникеров. Профессия Антуана часто побуждает его распространять слухи, поощрять клеветнические нападки, разве не так? Вот почему Адриенну сейчас больше всего тревожит поведение мужа… Уже несколько недель Антуан выказывает странную апатию. Он больше не спрашивает жену, где она была, откуда пришла. Встречает равнодушной беглой улыбкой, но не удостаивает ни единым словом. В каком-то смысле такая безучастность гораздо тягостнее, чем откровенная злобная ревность. Единственное, что позволяет себе Рестак, это ехидная усмешка, когда он застает Адриенну за чтением какой-нибудь статьи о башне или когда имя Эйфеля мимоходом звучит на каком-нибудь парижском ужине. А в остальном — ничего. Ни упреков, ни ссор. Антуан и Адриенна живут под одной крышей как два чужих человека.

— Знаешь, иногда он меня просто пугает!

— Но он что-нибудь говорит?

— Нет, и это хуже всего. Он просто смотрит на меня; он знает, но молчит…

Гюстав вздрагивает. Он давно знаком с Антуаном. И еще в молодости иногда подмечал огонек безумия, мелькавший в его голубых глазах. Это был взгляд акулы; глаза, которые заволакивает тонкая пленка в тот миг, когда хищник бросается в атаку.

— Он может причинить тебе зло?

Адриенна на миг задумывается.

— Мне — нет…

Молчание. Гюстав боится заговорить. Ему не хочется, чтобы Антуан де Рестак омрачал сладостные минуты их свидания, когда они так счастливы. Но он не может удержаться от вопроса:

— Ты хочешь, чтобы мы расстались?

Адриенна, умиротворяюще улыбнувшись, целует Гюстава в лоб, в кончик носа, в щеки, подбородок, шею. Только не в губы, которые нарочно пропускает, насмешливо прищурившись.

— Какой же ты глупый!

Но Эйфель не шутит:

— Значит, ты хочешь, чтобы мы расстались?

Адриенна распрямляется и умолкает, откинувшись к стволу граба. Внезапно наверху, над ними, дятел начал долбить кору, и она с удивлением думает: надо же, как поздно, ведь уже не сезон. В детстве она целыми днями бродила по лесу возле родительского дома, и ничто ее так не радовало, как голоса и шорохи зеленой чащи.

— Я поговорю с ним, — тихо сказала она.

— Когда?

— Сегодня вечером. Когда мы вернемся в Париж.

У Эйфеля бешено колотится сердце, голова кружится еще сильнее, чем в те минуты, когда он, словно канатоходец, ступал по балкам, теперь уже соединившим четыре опоры на первом этаже его башни.

— Ты уверена в себе?

Адриенна смотрит на него огненным, пронизывающим взглядом:

— А ты, Гюстав? Ты уверен?

Вместо ответа он привлекает ее к себе и целует так страстно, что она едва не задохнулась.

ГЛАВА 38

Париж, 1887