Эйфельхайм: город-призрак

— Да. Эти фразы идут от Сатаны. Мы всегда стремимся к благому, но никогда мы не должны использовать дурные средства для его достижения. Если другие делают нам зло, мы не должны отвечать новым злом.

— Это трудные слова, особенно для таких, как он.

Все голоса, пропущенные через «домового», звучали одинаково, но Дитрих понял, что это сказал кто-то другой. Он обернулся и увидел в проеме Ганса.

— Трудные, действительно, — сказал священник слуге говорящей головы. — Настолько трудные, что ни один человек не может надеяться в точности им следовать. Наш дух слаб. Мы подвержены искушению отплатить злом на зло, искать собственную выгоду за счет остальных, использовать других людей как орудия в своих целях. Вот почему нам нужна сила — благодать — Господа нашего Иисуса Христа. Бремя греховности слишком велико для нас, чтобы нести его в одиночку, и потому Он идет подле нас, как Симон из Киринеи однажды шел подле Него.

— А Блицль — Готфрид — сможет следовать этим путем? Крэнк, известный всем как буян?

— Я смогу, — сказал Готфрид.

— Значит, ты такой слабак?

Готфрид вытянул шею:

— Да, слабак.

Костяные уголки губ Ганса растянулись, и его мягкие губы широко раскрылись.

— И это ты говоришь?

Но Готфрид поднялся и двинулся к дверям ризницы, пройдя мимо Ганса к алтарю. Дитрих взглянул на своего друга.

— Ему потребуются твои молитвы, Ганс.

— Ему потребуется одно из твоих чудес.

Дитрих кивнул.

— Как и всем нам. — Затем он проследовал за Готфридом в баптистерий. — Крещение, — сказал он крэнку подле медной купели, — это омовение от греха, так же как простая вода смывает грязь. Всякий возникает из воды как заново родившийся, а заново родившемуся требуется новое имя. Ты должен выбрать христианское имя среди тех святых, что жили до нас. Готфрид само по себе хорошее имя…

— Я буду называться «Лоренц».

Дитрих помедлил из-за внезапной боли, защемившей его сердце:

— Ja. Doch.

Ганс положил свою руку на плечо Дитриха.

— А я буду зваться Дитрихом.

Грегор Мауэр ухмыльнулся:

— Можно, я буду крестным отцом?

5

В наши дни: Шерон

В Средние века имели обыкновение сжигать еретиков.

Ныне известно, что сжигали не так много и не так часто, как предполагалось. Существовали свои правила; приговоры нередко выносили оправдательные, и чаще всего наказание сводилось к паломничеству и другого рода обязательствам. Чтобы подвергнуться сожжению, человеку и впрямь требовалось постараться. А некоторые именно так и делали, что немало говорит о человеческой природе.

Шерон не знала, что она еретичка, пока не потянуло дымом.

Заведующий ее кафедрой поджег первую вязанку. Он спросил, правда ли, что она работает с теориями переменной скорости света, и она с невинностью и воодушевлением человека, преисполненного святым духом научного исследования, ответила:

— Да. Похоже, что это должно разрешить множество проблем.

Она-то имела в виду космологические проблемы: плоскости, горизонта, лямбды. Но заведующий кафедрой — его звали Джексон Уэллс — был глух к духу и опирался на закон. В данном случае законом было постоянство скорости света. Так сказал Эйнштейн, он ему верил, и этого было достаточно. Поэтому он имел в виду совсем другой род проблем.

— Подобно Ноеву Потопу, я полагаю.

Сарказм сильно удивил Шерон. Можно сравнить это с тем, что она рассуждала бы об автомеханике, а он отпустил шуточку о пиковой даме и бубновом валете. Здесь было что-то не так, и она задумалась, пытаясь понять, что именно. Уэллс принял ее молчание за свидетельство того, что пущенная им стрела угодила в цель, и откинулся в кресле, сложив руки на животе. Он был худощавым мужчиной, закаленным беговой дорожкой, универсальными машинами и академической политикой. Он красил волосы с большим искусством, оставляя такое количество седины, которая выдавала бы в нем умудренность опытом, но не возраст.

Они сидели в его кабинете, и Шерон поразило, как просторно там было. В два раза больший в диаметре и в глубину, чем ее собственный; в нем было вполовину меньше беспорядка. Учебники, расставленные по полкам и выглядевшие как новенькие, фотографии и сертификаты, все строго на своих местах. На его классной доске не было и следа диаграмм, а лишь одни финансовые сметы и таблицы.