Эйнштейн

Но риманова геометрия годилась для левой части уравнения - той, где столетия и высоты, вечность и бесконечность. А для правой - где звезды, столы, стулья и мы с вами, то бишь всяческая материя, - тоже был нужен особый язык. И его тоже подсказал Гроссман. Это тензорное исчисление, разработанное (в основном) итальянским математиком Грегорио Риччи. Тензор - это характеристика какогонибудь объекта, записанная специальным значком. Бывает самый простой тензор, нулевого порядка, - он включает в себя только одну характеристику. Например: вы встали с левой ноги. А одним тензором более высоких уровней, включающим сразу несколько характеристик объекта, можно записать, что вы встали с левой ноги, надели зеленые ботинки и красные штаны, побрились и пошли на остановку трамвая номер пять, что на улице Ленина, дабы ехать на работу. Так что тензорная запись очень компактна: одна закорючка заменяет десяток математических величин. Выглядит она примерно так:

Итак, нужные идеи есть, языки тоже, пиши - не хочу. Но тут Эйнштейна понесло несколько не туда. Есть такое понятие: «общековариантность». То есть нарисовали вы кубик с тремя координатами - х, у, z (длина, ширина, высота); в кубике всякие физические явления происходят, звезды падают, люди бегают, швыряют друг в друга тарелками, и уравнение того, что в кубике происходит, записано такто. Так вот, даже если координаты поменять, то есть линии изогнуть, сделать из кубика бесформенную хреновину, уравнения, описывающие события внутри этой кривой хреновины, должны иметь тот же самый вид, что и для кубика. Это и есть общековариантность. А Эйнштейн вот решил, что она не нужна и, более того, вредна и всякий раз, меняя координаты, надо уравнения сочинять по новой и это будет правильно. (Тут, по идее, надо еще много писать про эту общековариантность, и почему он от нее отказался, и что из этого вышло; автор две недели об этом читал, неделю думал, без толку исписал пять страниц, пытаясь чтото объяснить такому же, как сам, гуманитарию, и вдруг его осенило: свернемка долгие описания в один компактный тензор и напишем: «Короче говоря, у Эйнштейна с математикой чтото пошло не так».)

В декабре 1912 года Милева писала Элен Савич: «Он весь ушел в свою проблему, можно сказать, он только ею и живет. Мне стыдно признаться, но мы для него не важны и занимаем от силы второе место». Бедная, она уже чувствовала, что проблем на самом деле две, даже если не знала, что вторую зовут Эльзой. А он говорил, что никогда так интенсивно не работал, как осенью - зимой 1912 года; он только что влюбился и с пылом продирался через леса цифр и звезд, лифтов и трамваев, гор и рек, горячего и холодного, быстрого и медленного, и несся с бешеной скоростью, и был уверен, что идет куда надо, хотя на самом деле по кривой (во всех отношениях) дорожке его вела любовь… Представьте, и для такой ситуации один умный человек нашел литературный язык:

В экстремум кибернетик попадал

От робости, когда кибериады

Немодулярных групп искал он интеграл.

Прочь, единичных векторов засады!

Так есть любовь иль это лишь игра?

Где, антиобраз, ты? Возникни, слово молвика!

Уж нам проредуцировать пора

Любовницу в объятия любовника.

Полуметричной дрожи сильный ток

Обратной связью тут же обернется,

Такой каскадной, что в недолгий срок

Короткой яркой вспышкой цепь замкнется!

Ты, трансфинальный класс! Ты, единица силы!

Континуум ушедших прасистем!

За производную любви, что мне дарила

Она, отдам я Стокса насовсем!

Откроются, как Теоремы Тела,

Твоих пространств ветвистые глубины,

И градиенты кипарисов смело

Помножены на стаи голубиные.

Седины? Чушь! Мы не в пространстве Вейля

И топологию пройдем за лаской следом мы,

Таких крутизн расчетам робко внемля,

Что были Лобачевскому неведомы.

О комитанта чувств, тебя лишь знает

Тот, кто узнал твой роковой заряд:

Параметры фатально нависают,

Наносекунды гибелью грозят.

Лишен голономической системой

Нуля координатных асимптот,

Последних ласк, - в проекции последней

Наш кибернетик гибнет от забот [19] .

Глава шестая

УРАВНЕНИЯ ВОЙНЫ

Когда Эйнштейн несколько лет назад предсказал, как отклонится свет при солнечном затмении, он рассчитал неправильно, и в 1912 году его могла на этом поймать аргентинская экспедиция, направившаяся в Бразилию. Затмение было, но лил такой дождь, что ничего наблюдать не удалось. Вот удача - не иначе еврейский заговор. Или наоборот: узнай он тогда, что ошибся, быстрее справился бы с задачей?