Эйзенхауэр

Тем временем на Капитолийском холме разыгрывались нешуточные страсти. Если в палате представителей проект после острых обсуждений был 18 июня утвержден, то в сенате против него ополчились правые республиканцы и представители Демократической партии из южных штатов. В ряде выступлений его выставляли «коварным актом», фактически побуждающим население к беспорядкам и неповиновению местным властям, чтобы федеральное правительство получило право по своему произволу вводить в действие вооруженные силы. 3 июля на пресс-конференции обозреватель «Нью-Йорк таймс» Д. Рестон попросил Эйзенхауэра прокомментировать заявления противников равных гражданских прав в сенате. Ответ Эйзенхауэра в очередной раз продемонстрировал его осторожность в расовой проблеме. С одной стороны, он выразил уверенность, что необходимо предоставить избирательные права как можно большему числу граждан, с другой — заявил, что мнение «уважаемых людей» о том, что законопроект «ведет к беспорядкам», представляется ему непонятным, но он готов выслушать разные точки зрения^{842}. По существу, таким заявлением Эйзенхауэр пытался умиротворить южных сенаторов, приглашая их внести «усовершенствования» в будущий закон.

Диксикраты[22] немедленно воспользовались фактическим приглашением, чтобы внести поправку о рассмотрении дел по обвинению в нарушении гражданских прав судами присяжных. Это был по сути расистский выпад, так как коллегии присяжных на Юге составлялись из избирателей, а среди последних почти не было черных. Таким образом, суды присяжных обрекали бы закон на фактическое неисполнение.

Как должен был поступить президент? Ведь на протяжении многих лет существование судов присяжных рассматривалось как огромное преимущество американской судебной системы, обеспечивающее ее справедливость. Теперь именно такие суды могли стать орудием реакционных политических сил.

Эйзенхауэр понял, что предложения диксикратов — политическая акция, направленная на фактическое неисполнение законодательства, но дал ей такую оценку только в частных письмах, в частности в письме губернатору Южной Каролины Д. Бирнсу: «Право голосовать является для нашего образа жизни самым важным по сравнению с остальным»^{843}. На пресс-конференциях, атакуемый журналистами, он высказывался значительно менее определенно. 17 июля на вопрос, помнит ли президент, что он обладает правом использовать вооруженную силу для обеспечения интеграции, он ответил, что помнит, но не может представить себе «такое стечение обстоятельств, которое заставило бы меня послать войска в какой-то район, чтобы силой обеспечить выполнение решений Верховного суда, так как я верю, что здравый американский смысл никогда этого не потребует»

^{844}.

Президент надеялся на благоразумие сенаторов, на их понимание ситуации, особенно в условиях холодной войны и распада колониальной системы. В то же время диксикраты и правые республиканцы, фактически вступившие в блок, воспринимали осторожные заявления президента как фактическое согласие с сохранением сегрегации на Юге. В результате сенат 2 августа пятьюдесятью одним голосом против сорока двух включил в законопроект о гражданских правах поправку о суде присяжных, а 7 августа утвердил его. Теперь предстояло согласовать вопрос с палатой представителей, которая ранее приняла этот закон без злосчастной поправки.

Перед президентом вновь встал вопрос, как поступить: наложить на закон вето или же подписать его. Мнения советников разошлись. Некоторые из них считали, что лучше не иметь никакого закона, чем иметь такой, который не будет действовать. На этот раз Эйзенхауэр счел целесообразным прислушаться к мнению авторитетных негритянских организаций. Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения, Мартин Лютер Кинг высказались за утверждение закона, считая, что он всё же является шагом, пусть малым, к десегрегации^{845}. Наконец после долгих колебаний 9 сентября закон был подписан и вступил в силу.

В это время президент находился в отпуске, на военно-морской базе в городе Ньюпорт, штат Род-Айленд. Он надеялся провести отпуск в более или менее спокойной обстановке, поскольку после мучительных колебаний и попыток найти среднюю линию в вопросе о гражданских правах нуждался в беззаботном отдыхе. Но, как позже признавалось и им самим, и биографами, отпуск оказался самым неудачным — по той же причине, которая причиняла беспокойство в предыдущие месяцы.