Екатерина Дашкова. Ее жизнь и общественная деятельность

Вскоре на долю княгини Дашковой выпали тяжелые испытания. Екатерина Романовна уже значительно одряхлела, и ей начинали изменять те кипучие силы, которыми она удивляла раньше. Пережитые ею горе и волнения, при свойственной ей чувствительности и самолюбии, тяжело отразились на ее стойком и геройском сердце. С детьми, история отношений к которым недостаточно еще выяснена, у нее был полный разлад: “прославленная” система воспитания дала плохие результаты. Дочь ее, вышедшая замуж за бригадира Щербинина, своим мотовством и неприязненным отношением к матери причиняла больше всего горя, хотя и с сыном было не лучше. Аристократической гордости Дашковой, заявляющей, при всяком удобном случае, о величии рода Воронцовых, был нанесен жестокий удар женитьбой сына на простой женщине, дочери купца Алферова. Этот неожиданный брак разразился страшным ударом над матерью. Выслушивая поздравления от придворных, вероятно, не без ехидства смаковавших приключившийся эпизод, она, можно сказать, чувствовала себя на Голгофе и едва удерживалась от обморока.

А тут наступили события, которые могли только усугубить ее горести. Приближалось время расплаты за старые грехи... Императрица, наполнившая славой своих деяний Европу и вызывавшая умилительные восторги, неожиданно скончалась, заставив оплакивать себя облагодетельствованных ею людей.

Осенью 1796 года Екатерина Романовна жила в своем любимом Троицком. Там тогда было многолюдное общество. “Блудная дочь” княгини – Щербинина – тоже жила у матери. Была там и англичанка, мисс Бетси. В один из ноябрьских вечеров к княгине приехал серпуховский городничий и привез печальную весть.

– Княгиня, какое несчастье нас постигло! Императрица скончалась! – сказал он.

Это было неожиданным и смертельным ударом для княгини: она побледнела и зашаталась. Дочь бросилась на помощь.

– Нет, нет, не бойся за мою жизнь, – проговорила Дашкова, – умереть теперь было бы счастьем... Судьба сохраняет меня для более тяжких страданий.

Известно было всем, что император Павел терпеть не мог Дашковой, и конечно, нельзя было сомневаться, что ей предстояли испытания.

Через несколько дней был получен указ, которым княгиня отрешалась от всех ее должностей. Но это явилось только началом злоключений.

В Москве, куда приехала вскоре Дашкова, 4 декабря к ней лично явился московский главнокомандующий Измайлов и объявил ей волю Павла I, о чем доносил своему повелителю: “Имел счастие вашего императорского величества повеление получить: объявить княгине Дашковой, чтобы она выехала в деревню”.

Она уехала в Троицкое. В это тяжкое время ее особенно утешал брат Александр, ободрял и заставлял надеяться на лучшее будущее. “Подожди до коронации, – писал он, – и ты увидишь большую перемену в обращении с тобой”.

Однако через несколько дней получено было новое повеление императора: оставить Троицкое, ехать в одну из деревень сына в Новгородскую губернию и там ждать дальнейшего распоряжения. Временный московский губернатор Архаров доносил вскоре Павлу, что вслед за Дашковой он отрядил “испытанной верности и расторопности штата полицейского титулярного советника Иевлева для примечания и малейших ее движений”. Кажется, уж совсем излишняя предосторожность по отношению к старой княгине. Укатали сивку крутые горки!

В этой глухой, маленькой деревне Коротове, близ Череповца, куда княгиня с сопровождавшими ее друзьями и дочерью с трудом добралась в зимнюю пору, – ей в мужицкой избе пришлось ожидать дальнейших ударов. Хотя у Дашковой были громадные связи, и ее родственники желали ей помочь, но свойства лица, к которому следовало обращаться за помилованием, были таковы, что не всякий момент являлся для этого подходящим. Поспешностью и несвоевременностью можно было совсем испортить дело.

По совету князя Репнина, Дашкова написала письмо императрице с приложением письма и к государю. Она знала добрый характер государыни, но, с другой стороны, не могла рассчитывать на особенно любезное ее отношение к представителям фамилии Воронцовых.

Горе и испытания сломили старую княгиню, хотя она и старается в своих записках выставить себя Муцием Сцеволой и об этом письме к государю говорит, что оно было скорее надменное, чем умоляющее. Но на самом деле вот это письмо (в январе 1797 года): “Милующее сердце вашего императорского величества простит подданной, угнетенной болезнью, что сими строками прибегает к благотворительной душе монарха... Будь милосерд, государь, окажи единую просимую мною милость: дозволь спокойно окончить дни мои в калужской моей деревне. Неужели мне одной оставаться несчастной, когда ваше величество всю империю осчастливить желаете и столь многим соделываете счастие... По гроб буду государя человеколюбивого прославлять”.

И письмо Дашковой, которое боялись вручить взрослые, переданное отцу руками малютки великого князя, Николая Павловича, возымело желаемое действие.