Читаем Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет полностью

Хотя этот манифест не мог рассчитывать на долгую жизнь, на некоторое время он все же сумел предотвратить крупные волнения приписных{492}, поскольку в совокупности его положения сократили крестьянам время заводских работ, позволив им больше заниматься землепашеством. Несмотря на отказ от освобождения крестьян, в последние 17 лет царствования Екатерины на Урале не было никаких волнений. В эти два десятилетия материальное положение приписных крестьян было как никогда хорошим. Законодательство создало стабильность, в условиях которой железоделательные и медеплавильные заводы России могли работать нормально.

Но волнения приписных крестьян не ушли в прошлое. Забастовки в начале XIX века в конечном счете вынудили власти провести новую реформу. Ряд членов правительства Павла I, особенно главный директор Берг-коллегии М.Ф. Соймонов, были убеждены, что практика приписки подрывает металлургию. Возражая консерваторам, Соймонов считал, что освобождение большинства подневольных работников принесет только пользу, поскольку труд, основанный на экономическом принуждении, а не на кнуте, будет более эффективным.

Если, с одной стороны, волнения рабочих подталкивали правительство к ликвидации системы приписки, то, с другой, военные потребности страны вынуждали ее сохранять. России вновь угрожало нашествие, но уже не Карла XII Шведского, а Наполеона Бонапарта, и правительство не хотело полностью отказываться от услуг приписных. Встав перед выбором: или устранить причины волнений приписных крестьян, или сохранить военное производство, русское правительство остановилось на втором варианте. Часть бывших приписных крестьян превратили в «непременных работников», отныне обязанных трудиться весь день на заводе. Соймонов полагал, что 58 непременных заменят 1000 приписных{493}

.
[183]

Хотя по предложению Соймонова Павел I указом от 9 ноября 1800 года ввел институт «непременных работников», это встретило такое сопротивление при дворе, что реализацию закона пришлось отложить{494}. Вместе с проблемой волнений приписных крестьян продолжал решаться вопрос об освобождении полурабочих, поскольку предложения, выдвинутые при Павле, легли в основу реформы, предпринятой императором Александром I. В 1802 году на Урал были командированы И.Ф. Герман и АФ. Дерябин. Им поручалось предложить нечто лучшее, чем замена приписных крестьян непременными работниками, и реализовать указ Павла. Опираясь на данные отчетного доклада этих чиновников, император ввел в 1806 году на уральских горных заводах военные порядки, а 15 марта 1807 года отменил приписку{495}

. Хотя этот указ реализовывал рекомендации Соймонова, следует обратить внимание на два момента. Во-первых, немедленному освобождению от приписки подлежали только приписные казенных горных заводов, а на частных предприятиях оно откладывалось до 1 мая 1813 года. Во-вторых, указ распространялся только на приписных крестьян уральских заводов. Конечно, большинство приписных работало на Урале, но их было немало и на олонецких, алтайских, луганских и нерчинских рудниках и горных заводах. Они почти не бунтовали, и это дорого им обошлось. Считается, что указ 1807 года освободил приблизительно 217 115 приписных крестьян Пермской, Тобольской, Вятской, Казанской и Оренбургской губерний. Однако то же самое законодательство сохранило для приблизительно 17 850 непременных работников связь с уральской металлургией. Они, однако, не стали «вечноотданными» на предприятия: им нужно было отработать на заводе 30 лет, а их детям — 40. Как только представители этой недавно созданной категории работников становились немощными, заводы выбрасывали их за борт.

Освободив большинство приписных крестьян, Александр дал понять, что он хочет пойти дальше Екатерины II. В то же время этот акт демонстрировал намерение государства надолго сохранить свою прерогативу поставки работников для металлургической промышленности. Управление горных округов, как и прежде, не верило, что свободный рынок может поставить для металлургии необходимое количество рабочей силы. Сам термин «непременные работники» свидетельствует об уверенности государства в том, что рудники и заводы не смогут существовать без них. С этой точки зрения указ 1807 года не следует рассматривать в качестве провозвестника освобождения от принудительного труда. Частые восстания приписных крестьян в тех областях, которые не затронуло законодательство, свидетельствовали, что освобождение, дарованное им Александром I, лишь частично сняло проблему волнений. Крупные волнения прокатились в первой трети XIX столетия по Олонецку и Алтаю. Полагая, что полное освобождение — это не выход из ситуации, государство не распространило действие указа 1807 года за пределы Урала. Оно опасалось, что свободный рынок не сможет дать необходимого количества рабочей силы, и поэтому заставило олонецких и алтайских приписных крестьян, а также их посессионных собратьев дожидаться всеобщего освобождения, которое произошло только в феврале 1861 года{496}.[184]

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное