Читаем Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет полностью

В той или иной степени большинство утверждений Покровского согласовывалось с более ранними положениями народников, либералов и легальных марксистов, и не без причины. Архилиберальный историк Павел Николаевич Милюков утверждал, что в начале XVIII века Россия была страной без предпринимателей, без капитала, без рабочих и без рынка. С определенными поправками это был взгляд, принятый Туган-Барановским: если говорить о промышленных предпринимателях, промышленном капитале и промышленных рабочих, то Россия еще не была готова к капитализму. В стране, конечно, были купцы и торговый капитализм, но торговый капитализм не может преобразить средства производства и ввести новую индустриальную эпоху; он лишь может прибегнуть к внеэкономическому принуждению, чтобы получить еще большую прибыль из существующего способа производства. В этом Покровский был согласен с Туган-Барановским. Более того, как Покровский признается в своей работе «Русская история с древнейших времен»{500}

, он заимствовал свою концепцию торгового капитала прямо у Туган-Барановского. Если говорить обобщенно, Покровский в конце концов согласился с Милюковым и Туган-Барановским в том, что петровская Россия не была готова к приходу промышленного капитализма и не подготовилась к нему и в следующее столетие. Это была концепция, с которой впоследствии пришлось иметь дело тем советским историкам, которые пожелали выстроить течение русской истории в более тесной связи с историческим развитием своих западных соседей.

Влияние Покровского можно заметить в сборнике документов в пяти частях, симптоматично озаглавленном «Крепостная мануфактура в России» и опубликованном в начале 30-х годов Археографической комиссией Академии наук, которую Покровский тогда возглавлял. Хотя со временем идеи его менялись и любое обобщение, подобное тому, что было представлено выше, должно рассматриваться в лучшем случае как чрезмерное упрощение, идеи, которых он придерживался в конце жизни, были отражены во вступлении к первой части этого собрания документов. Вступление написано ассистентом Покровского Семеном Григорьевичем Томсинским. Автор отметил, что на железоделательных заводах Тулы и Каширы, к которым относились документы (первой части сборника), трудились несвободные работники той или иной категории. Там, где применялись наемные работники, получали их обычно по договоренности с помещиками, которые отдавали своих крепостных в аренду управляющим предприятий и — об этом не надо и говорить — присваивали их заработок. Управляющие предпочитали такие договоры обычному найму работников, так как считали крепостных работников более послушными. Оказалось, что государство радо было угодить требованиям управляющих, которые являлись до известной степени хозяевами предприятий. Следовательно, согласно Томсинскому, крепостную мануфактуру нужно рассматривать как образец доиндустриального предприятия, которое предшествовало капитализму и прокладывало ему путь, а не как отражение самого капитализма{501}

. Подобные выводы были предложены и во второй части серии, посвященной Олонецким горным заводам. Эти заводы, как утверждал анонимный автор вступления (по-видимому, сам Покровский), по расчету государства, должны были использовать наемных работников. Но таких работников в действительности не оказалось, так как в сельской местности отсутствовала социальная стратификация, и государству и управляющим пришлось прибегнуть к крепостному труду
{502}
. Отсюда следовал вывод, что российская мануфактура XVII и XVIII столетий относительно мало походила на западную капиталистическую мануфактуру; это становилось ясно из изучения состава использовавшейся рабочей силы — критического фактора в определении характера мануфактуры.

Не все были готовы принять столь радикальные выводы. Не согласился и сразу вступил в полемику Михаил Федотович Злотников, опубликовав в журнале «История пролетариата СССР»{503}

статью о положении работников вольнонаемного труда в начале

XVIII века. В ней он утверждал, что наемный труд был обычен в петровской России, и, следовательно, купеческая мануфактура первых трех десятилетий века была капиталистическим предприятием. Затем в 30-е годы XVIII столетия предприниматели решили, что такой труд дороже, чем труд принудительный, и с ним больше хлопот, и убедили государство превратить нанятых ими рабочих в крепостных. Результатом стал указ 7 января 1736 года{504}, создавший категорию «вечноотданных» — тех, кто был постоянно прикреплен правительственным указом к заводам, на которых они в тот момент работали. Включенными в эту категорию оказались большая часть нанятых по контракту работников мануфактуры (Злотников считал вольнонаемными даже тех крепостных работников, кто был отпущен на оброк), их семьи и даже их потомки. В одночасье капиталистическая мануфактура начала XVIII века преобразилась в крепостную мануфактуру середины века. Колесо истории как бы повернулось вспять — этот тезис в немного измененной форме мы снова встретим в 50-е годы XX столетия у Николая Ивановича Павленко.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное