Читаем Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет полностью

Благодаря Павленко и Струмилину были установлены параметры следующего этапа дебатов. Другим оставалось только поддержать ту или другую сторону или попытаться каким-то образом их примирить. Эмилия Самойловна Виленская твердо выступила в поддержку Павленко. В статье о природе мануфактуры в России, вызывавшей в памяти имена Туган-Барановского и Покровского, она заявила, что мануфактура являлась искусственным созданием государства и была рассчитана на то, чтобы удовлетворять потребностям государства{526}

. При отсутствии свободной рабочей силы государство не только передавало несвободную рабочую силу владельцам мануфактур, но и в течение 30-х, 40-х и 50-х годов прикрепило к мануфактурам работавших на них вольнонаемных работников. Это относилось не только к хорошо известным металлургическим предприятиям Урала, но и к предприятиям легкой промышленности. К середине века несвободный труд преобладал в производстве грубого холста, полотна, шелка, бумаги и стекла. Никоим образом, заявила Виленская, этот труд не может считаться капиталистическим, поскольку труд крепостных не был преобразован в товар — такое условие поставил Маркс (а его Струмилин проигнорировал). Кроме того, большинство рабочих — в текстильной промышленности около 95% к середине 1760-х годов — сохранили участки земли, которые обрабатывали в свободное время, что позволяло работодателю платить за работу еще меньше, чем можно было бы ожидать за несвободный труд. В итоге труд рабочих больше напоминал
барщину
или обязательные сельскохозяйственные работы, чем наемный труд. Наконец, как другие уже отметили, само вознаграждение за труд часто выдавалось натурой, а не деньгами, что являлось феодальной эксплуатацией в классическом виде. Вывод Виленской был неизбежен: мануфактура XVIII столетия являлась феодальной производственной единицей, которая, хотя и стала позже в том же веке прибегать к использованию наемной рабочей силы, была неспособна развиться в капиталистическую мануфактуру. Большинство не сумело выжить в изменившихся условиях XIX века и к 30-м годам XIX столетия кануло в небытие. Начало капитализму дадут со временем мануфактуры, основанные крестьянами в конце XVIII века, а не крепостные мануфактуры, исследованные Струмилиным.

Утверждение Виленской получило поддержку И.В. Кузнецова, который заключил, что вотчинная,

посессионная и казенная мануфактуры — все являлись по природе феодальными, так как права, какими обладал владелец в отношении своих рабочих, походили на те, что имел помещик
в отношении своих крепостных. Если говорить о приписном крестьянине, то до 1779 года ему ничего не платили за время, которое уходило у него на то, чтобы добраться до завода и обратно, а на дорогу в один конец зачастую уходила неделя. Затем, первая — и основная — часть его заработной платы уходила непосредственно государству в виде уплаты подушной подати. Работник получал то, что оставалось, и это было действительно очень мало, и то зачастую в виде зерна. Иными словами, приписной работник за свои труды мог вообще не получать денежного вознаграждения. Только порочное сочетание очень низкого вознаграждения за принудительный труд и отсутствие рынка рабочей силы позволяло крепостным мануфактурам так долго процветать. К 60-м годам XVIII столетия капиталистическая мануфактура уже начнет наступление, но крепостная мануфактура еще некоторое время останется конкурентоспособной{527}.

Историк-экономист Федор Яковлевич Полянский предложил искусственно усложненное решение, которое предполагало разбиение мануфактуры на подкатегории. Были заводы, которые применяли вольнонаемный труд и, таким образом, подходили под классификацию капиталистических независимо от статуса владельца или нанятого работника. На другой стороне спектра находились вотчинные предприятия, на которых отрабатывали барщину крепостные крестьяне. Некоторые казенные предприятия также подходили под эту подкатегорию. Они были явно некапиталистическими. Затем шли «феодализированные» мануфактуры, на которых использовался труд посессионных и/или приписных крестьян. Здесь работников фактически держали на военном положении, чтобы компенсировать нехватку рабочей силы. Работали они всегда неполный рабочий день, и работа их часто была непроизводительной: Полянский подсчитал, что для выполнения работы одного наемного работника требовалось двенадцать приписных крестьян, к тому же не больше 40% посессионных крестьян, купленных для работы на заводе, действительно трудились на заводе одновременно — остальные оставались на земле, чтобы помочь содержать тех, что на заводе. Хотя некоторые заводы, подходящие под эту промежуточную категорию, в конце концов были преобразованы в нечто приближающееся к вотчинным предприятиям, большая их часть доказала, что имеет капиталистический характер — характер, который, по мнению Полянского, как и Струмилина, был присущ всем мануфактурам{528}.

Перейти на страницу:

Все книги серии Historia Rossica

Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения
Изобретая Восточную Европу: Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения

В своей книге, ставшей обязательным чтением как для славистов, так и для всех, стремящихся глубже понять «Запад» как культурный феномен, известный американский историк и культуролог Ларри Вульф показывает, что нет ничего «естественного» в привычном нам разделении континента на Западную и Восточную Европу. Вплоть до начала XVIII столетия европейцы подразделяли свой континент на средиземноморский Север и балтийский Юг, и лишь с наступлением века Просвещения под пером философов родилась концепция «Восточной Европы». Широко используя классическую работу Эдварда Саида об Ориентализме, Вульф показывает, как многочисленные путешественники — дипломаты, писатели и искатели приключений — заложили основу того снисходительно-любопытствующего отношения, с которым «цивилизованный» Запад взирал (или взирает до сих пор?) на «отсталую» Восточную Европу.

Ларри Вульф

История / Образование и наука
«Вдовствующее царство»
«Вдовствующее царство»

Что происходит со страной, когда во главе государства оказывается трехлетний ребенок? Таков исходный вопрос, с которого начинается данное исследование. Книга задумана как своего рода эксперимент: изучая перипетии политического кризиса, который пережила Россия в годы малолетства Ивана Грозного, автор стремился понять, как была устроена русская монархия XVI в., какая роль была отведена в ней самому государю, а какая — его советникам: боярам, дворецким, казначеям, дьякам. На переднем плане повествования — вспышки придворной борьбы, столкновения честолюбивых аристократов, дворцовые перевороты, опалы, казни и мятежи; но за этим событийным рядом проступают контуры долговременных структур, вырисовывается архаичная природа российской верховной власти (особенно в сравнении с европейскими королевствами начала Нового времени) и вместе с тем — растущая роль нарождающейся бюрократии в делах повседневного управления.

Михаил Маркович Кром

История
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»
Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

В книге анализируются графические образы народов России, их создание и бытование в культуре (гравюры, лубки, карикатуры, роспись на посуде, медали, этнографические портреты, картуши на картах второй половины XVIII – первой трети XIX века). Каждый образ рассматривается как единица единого визуального языка, изобретенного для описания различных человеческих групп, а также как посредник в порождении новых культурных и политических общностей (например, для показа неочевидного «русского народа»). В книге исследуются механизмы перевода в иконографическую форму этнических стереотипов, научных теорий, речевых топосов и фантазий современников. Читатель узнает, как использовались для показа культурно-психологических свойств народа соглашения в области физиогномики, эстетические договоры о прекрасном и безобразном, увидит, как образ рождал групповую мобилизацию в зрителях и как в пространстве визуального вызревало неоднозначное понимание того, что есть «нация». Так в данном исследовании выявляются культурные границы между народами, которые существовали в воображении россиян в «донациональную» эпоху.

Елена Анатольевна Вишленкова , Елена Вишленкова

Культурология / История / Образование и наука

Похожие книги

Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное