Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Перенесемся теперь на пару десятилетий вперед, чтобы рассмотреть еще один примечательный эпизод. В 1792 году Николай Новиков был арестован и приговорен к 15-летнему заключению. В чем же состояло его преступление? По мнению советских историков, оно заключалось в распространении идей Просвещения посредством издававшихся Новиковым книг и сатирических журналов. Здесь, однако, сразу же возникают определенные сомнения: к моменту ареста Новикова пик его издательской деятельности уже много лет как остался позади. Когда же, наконец, императрица обратила на Новикова внимание, поведение Екатерины больше всего походило на ее реакцию на традиционное религиозное инакомыслие. Еще в январе 1786 года она направила два касавшихся Новикова рескрипта: один — губернатору, другой — московскому главнокомандующему. В первом она описывает масонские организации, в которых состоял Новиков (как, кстати, и Мирович), как «скопище известнаго новаго раскола» и приказывает Петру Васильевичу Лопухину (который и сам симпатизировал масонам)[56] предупредить Новикова о недопустимости печатания книг, «наполненных новым расколом для обмана и уловления невежд». Во втором рескрипте она приказывает Якову Александровичу Брюсу[57] предупредить Новикова о том же — что книги его «наполнены» «известным расколом»^{179}.

[58]

К 1788 году императрица подобрала для Новикова еще один термин из своего привычного лексикона. «Это фанатик» («C'est un fanatique»), — сказала она своему личному секретарю^{180}. К 1790 году круг волновавших ее проблем расширился и одновременно стал более запутанным: теперь русские масоны были связаны в ее представлении с шарлатаном Калиостро, баварскими иллюминатами и французским мистиком Луи-Клодом де Сен-Мартеном[59]. Придя в ужас от сложившейся в ее воображении картины, императрица приказала арестовать Новикова и провести следствие. Пункт номер 3 в списке вопросов, приготовленных Екатериной для следователей, касается «заведения» Новиковым «новой секты или раскола». Пункт 5-й посвящен «обрядам» этой «секты», в частности «присяге» и целованию креста, «секретности», использованию Писания и т.д.^{181}

.[60] В секретном предписании генерал-губернатору она поносит заключенного за его «крайнюю слепоту, невежество и развращение… последователей». Его цели? Разумеется, «распространение раскола». Масонов она опять именует «сектой» и участниками «гнусного раскола»^{182}.

Как мы видим, императрица описывает Новикова и его последователей с помощью тех же терминов, какие раньше применялись ею к Арсению Мацеевичу. Подобно последнему, Новиков слишком увлекся собственным толкованием Писания. И, подобно Мировичу и Пугачеву, он сумел каким-то образом привлечь сторонников — невежественных и легковерных людей, которых в каждом обществе всегда предостаточно.

Из вышесказанного можно сделать несколько выводов, но один из них заслуживает особого внимания. Сложившаяся в голове императрицы картина позволяла так же легко объяснить форму инакомыслия у Новикова, как раньше — случаи Мацеевича, Мировича или Пугачева, и в 1792 году концепция эта была еще вполне работоспособной. С точки зрения Екатерины, Новиков представлял собой не какой-то новый тип угрозы для государства, а лишь вариацию на прежние темы.

С Радищевым дело обстояло иначе, хотя, как мы увидим, императрица поначалу и его старалась уложить в традиционную схему. По прочтении радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» Екатерина попыталась было сравнить сочинителя с Мировичем и Пугачевым: он был «бунтовщик хуже Пугачева», заявила она^{183}. Но дальше параллели не работали. Тогда она предположила, вполне ожидаемо, что Радищев был религиозным фанатиком, в данном случае последователем Сен-Мартена; это позволяло отнести его к той же категории, в какую попадет и Новиков двумя годами позже. В своих первых письменных заметках на «Путешествие» Екатерина предположила, что автор «едва ли не мартинист; или чево подобное, знание имеет довольно, и многих книг читал»^{184}. За этим последовало замечание, что он «исповедует учение мартинистов и прочих теозофов»^{185}

. В связи с таким подозрением один из первых вопросов, который следовало задать Радищеву во время допроса, касался его членства в кружке мартинистов^{186}. Своему личному секретарю она с уверенностью заявила, что Радищев мартинистом был^{187}.

Раз Радищев был мартинистом, значит, по определению он был схизматиком. И это обвинение также было ему предъявлено. Цепляясь за знакомую терминологию, Екатерина называла сочинителя «нашим вралем» и замечала, что «много таковых вралей мы видели и имели между раскольниками…»^{188}. Она велела своему секретарю проинформировать Радищева, что не усматривает в его сочинении ничего, «кроме раскола и разврату»^{189}.